Николай Лейкин: В неладах

И вотъ супруги Потроховы, гремя бубенчиками, поѣхали. Вексель не выходилъ изъ головы Потрохова.

— Грушеночекъ, — сказалъ онъ женѣ. — Не заѣдемъ-ли мы домой, чтобы завезти саквояжъ и цитру?

Потроховъ разсчитывалъ, что, побывавъ дома, онъ успѣетъ написать въ лавку записку о тревожившемъ его векселѣ, но жена и тутъ воспротивилась.

— Зачѣмъ? Съ какой стати? Чѣмъ намъ помѣшаютъ наши вещи, лежа въ саняхъ? А домъ-то ужъ мнѣ и такъ надоѣлъ хуже горькой рѣдьки.

Пришлось Потрохову покориться. Сидя въ саняхъ, рядомъ съ женой, онъ былъ мраченъ и считалъ въ умѣ:

„Ложа десять рублей… фунтъ икры три съ полтиной… тройка — пятнадцать… да на чай придется дать… проѣздъ въ Царское и обратно… Обѣдъ на двоихъ въ Аркадіи… что-то она еще на обѣдъ потребуетъ?“

Онъ тяжело вздохнулъ. Легкій пріятный морозъ щипалъ лицо, воздухъ былъ прелестный, тройка неслась быстро, но ничто это не радовало Потрохова. Въ головѣ его сидѣло одно: вексель.

Въ „Аркадіи“ за обѣдомъ Аграфена Степановна была весела, ѣла съ большимъ аппетитомъ и говорила мужу:

— Ну, что-бы всегда-то намъ такъ жить! Тогда я ни о какой Голубковой-бы и не подумала.

— Ангелъ мой, Грушенька! Да развѣ можно такъ каждый день жить! — воскликнулъ Потроховъ. — Вѣдь на это никакихъ капиталовъ не хватитъ.

— Ну, не каждый день, такъ хоть два раза въ недѣлю. Одинъ разъ въ „Аркадіи“, другой разъ въ „Акваріумѣ“. Послушай, да что ты сидишь, надувшись, какъ мышь на крупу! Жена вернулась, долженъ-бы радоваться, а ты какъ водой облитъ.

— Я и то радуюсь, что нашелъ тебя, но, согласись сама, развѣ пріятно, что ты убѣжала изъ дома! Вѣдь все-таки убѣжала, — говорилъ онъ, а въ умѣ соображалъ, сколько съ нихъ возьмутъ за обѣдъ:

„Меньше десяти рублей и думать невозможно, чтобы взяли… Закуски… мадера… стерлядка“…

Вдругъ жена, выпивъ рюмку мадеры и повеселѣвъ съ нея, воскликнула:

— Послушай, Петя… Хочешь миръ заключить?

— Да конечно-же, дружочекъ, — отвѣчалъ Потроховъ.

— Такъ угости жену шампанскимъ. Вели подать бутылку шампанскаго.

Но тутъ Потрохова даже покоробило.

„Богъ мой, еще десять рублей!“ — пронеслось у него въ головѣ, и онъ сказалъ:

— Да что ты, Грушенька. Обстоятельные мужъ и жена вдругъ будутъ пить шампанское. И еслибы еще случай какой-нибудь. А то такъ, здорово живешь. Просить шампанскаго… Словно, съ позволенія сказать, кокотка.

— А отчего-же шампанское можно пить только съ кокоткой? — возразила Аграфена Степановна и, не получая отвѣта, прибавила:- Ну, полно, Петя, прикажи подать бутылку шампанскаго. Я ужасно люблю шампанское. Закажи бутылку, а то, ей-ей, опять разсержусь, и тогда уже худо будетъ.

— Да куда-же бутылку-то на двоихъ! — возразилъ онъ.

— А! Ты еще торгуешься? Ну, хорошо!

Аграфена Степановна надула губы.

— Человѣкъ! — крикнулъ Потроховъ. — Подайте бутылку шампанскаго.

— Ну, вотъ за это мерси! За это мерси! — перемѣнила тонъ жена и протянула мужу черезъ столъ руку. — Послушайте! — остановила она лакея. — Принесите также пару грушъ-дюшесъ и винограду.

Потроховъ сидѣлъ, какъ въ воду опущенный, и соображалъ:

„Чортъ знаетъ что такое! Обѣдъ-то теперь въ четвертную бумажку не угнешь“.

Бутылка шампанскаго выпита, фрукты съѣдены.

Какъ спрыснутый живой водой, воспрянулъ наконецъ Потроховъ, когда жена сказала, что пора домой ѣхать, и быстро сталъ разсчитываться за обѣдъ.

Съ трехъ десятирублевыхъ золотыхъ сдали ему очень немного сдачи.

И вотъ супруги несутся на тройкѣ домой. У Потрохова опять счетъ про себя, сколько ему сегодня пришлось „стравить въ жену деньжищъ“.

Скрѣпя сердце, разсчитался онъ дома у подъѣзда съ троечникомъ и, скрѣпя сердце, далъ ему на чай.

Домой супруги Потроховы пріѣхали въ десятомъ часу вечера, застали у себя маменьку Прасковью Федоровну и повѣстку отъ нотаріуса, съ требованіемъ уплаты по векселю двухсотъ рублей.

Повѣстка какъ кинжаломъ ударила въ грудь Потрохова.

„Достукался черезъ женушку, доплясался, налетѣлъ на торговый скандалъ, — бормоталъ онъ про себя и скрежеталъ зубами. — Послать сейчасъ деньги къ нотаріусу поздно, десятый часъ, не примутъ разсуждалъ онъ.

А теща Прасковья Федоровна при видѣ дочери ликовала и восклицала:

— Ну, слава Богу, что вмѣстѣ! Слава Богу, что помирились! Гдѣ вы, Николай Емельянычъ, ее нашли? — спрашивала она зятя. — А я сижу и дрожу… Горничная Даша сказала мнѣ, что Грушечка одна на Царскосельскій вокзалъ для чего-то уѣхала. Сижу и чуть не плачу. Думаю: «Господи, да что-же это такое? Да зачѣмъ-же она одна-то?.. Все сердце во мнѣ перевертывалось. Но теперь вижу, что вы вмѣстѣ. Слава Богу, слава Богу, что помирились. Чего тутъ изъ-за пустяковъ ссориться!»