Николай Лейкин: В усадьбе

— И мы тоже знаемъ, какъ ты четвертуху французской водки Ивану на деревню передала. У самой-то, небось, хвостъ замаранъ, такъ и про людей думаешь.

Баринъ давно уже стоялъ зажавши уши и кричалъ: «Довольно! Довольно! Молчать!» Но его не слушали. Нужны были большія усилія, чтобы унять двухъ расходившихся бабъ. Изъ-за угла сарая показался мужъ птичницы Василисы, садовникъ, и сталъ вступаться за жену.

— Намъ хозяйскаго овса не надо. Мы его не продаемъ. Мы ежели что получаемъ на руки, то курамъ стравливаемъ, говорилъ онъ. — Также намъ и крупы вашей не надо, мы отъ вашихъ харчей сыты.

— Я ужъ и то говорю барину, что, кажется, до отвалу довольны, а они все насчетъ птичьяго корма сумлѣваются, подхватила Василиса и стала утирать передникомъ слезящіеся глаза. — Стараешься, стараешься, чтобы птица сыта была, а тутъ только попреки одни. Сами же вы изволили приказать, чтобы къ Александрову дню пятокъ пѣтушковъ откормить. Кормимъ настоящимъ манеромъ, кормимъ силой, прямо на жиръ кормимъ. Господи Іисусе! И что это такое, что ничѣмъ заслужить нельзя. На мужа поклепъ, что онъ яблоки да дыни въ фруктовомъ саду воруетъ, на меня взводятъ напраслину, что я хозяйскій овесъ съѣдаю. Да по мнѣ хоть вовсе птицъ не кормите.

Баринъ смягчился.

— Никто тебѣ не говоритъ, чтобъ ты овесъ съѣдала, сказалъ онъ. — А ты просто зря и безъ системы его разсыпаешь.

— А вы прежде приберите воробьевъ, которые у насъ овесъ склевываютъ, а потомъ-и говорите. У насъ воробьевъ цѣлыя тучи на птичьемъ дворѣ развелись. Хоть бы отравы имъ какой подсыпать.

— Чтобъ и домашнихъ птицъ отравить! И думать не смѣй! крикнулъ баринъ. — И такъ ужъ вы мнѣ всѣхъ поросятъ по веснѣ переморили, крысъ отравой выводивши.

— Да вотъ хоть бы и крысы, началъ садовникъ. — Нешто онѣ мало у насъ овса-то уничтожаютъ? Взгляните-ка, какіе кули-то изъ-подъ овса остаются. Куль весь словно перерѣзанъ. Вѣдь крыса, она ужасти что можетъ съѣсть. Теперича надо такъ разсуждать, что ужъ бѣдно-бѣдно полтора гарнца въ сутки на крысъ клади.

Показался кучеръ на дворѣ, выходя изъ сарая.

— Крысы ужасти что портятъ! Вонъ у меня въ конюшнѣ… Большую обиду лошадямъ крысы приносятъ. Я такъ разсуждаю, Александръ Павлычъ, ежели бы намъ теперь трехъ котовъ завести…

— Ни, ни, ни… Ничего не заведу… Никакихъ котовъ, замахалъ руками баринъ. — Будутъ коты у насъ и начнутъ они съѣдать по пяти фунтовъ говядины. Да еще полведра молока имъ потребуется.

— Зачѣмъ же пять фунтовъ говядины, зачѣмъ полведра молока? возразилъ кучеръ. — Ежели бы ваша милость поручила мнѣ купить трехъ котеночковъ… Отличные есть у нашего кабатчика.

— Ничего тебѣ не поручу. Рѣшительно ничего.

— Воля милости вашей, а только безъ котовъ крысы и въ кладовую къ вамъ заберутся, провизію начнутъ жрать.

— Да ужъ забрались, сказала ключница. — Я боялась только доложить вашей милости, а ужъ у насъ фунтовъ пять стеариновыхъ свѣчей онѣ съѣли да бруска три мыла. И вѣдь какъ жрутъ!

Баринъ въ волненіи ходилъ по двору и говорилъ:

— Пускай жрутъ, а котовъ все-таки не заведу. Дороже будетъ стоить.

— Вѣдь крыса, она хитрая, начала ключница. — Она яйца ѣстъ. Такъ все яйцо и выѣстъ. Вы вотъ все жалуетесь, что яицъ мало. А отчего мало? Отъ крысъ.

Баринъ не слушалъ и зашагалъ на крыльцо. Черезъ пять минутъ онъ стоялъ хмурый и сердитый передъ барыней. Барыня вышивала какую-то прошивочку и спросила его:

— Насчетъ чего ты сейчасъ такъ на дворѣ сердился?

— Да насчетъ всего, отвѣчалъ баринъ. — Вообрази, я сейчасъ дѣлалъ расчетъ и оказывается, что намъ надо бросить всякое хозяйство, если мы думаемъ, что извлекаемъ изъ него хоть какую-нибудь выгоду. Оказывается, что цыпленокъ намъ обходится чуть не въ полтинникъ, тогда какъ его по здѣшнимъ цѣнамъ и купить-то можно за пятіалтынный. Возьмемъ поросятъ… Знаешь ли, во что намъ обошлось выпоить каждаго поросенка?

— Знаю, знаю…

— Ѣшь свой огурецъ, напримѣръ, и чувствуешь, что онъ стоитъ себѣ чуть не пятачокъ. А знаешь ли, что стоятъ намъ тѣ десять дынь, которыя выросли у насъ въ парникахъ?

Барыня улыбнулась, махнула рукой и произнесла:

— Не надо… Не говори… Я знаю…

У террасы усадьбы раздались шаги и кто-то крякнулъ. Пробѣгавшій газету баринъ поднялъ голову. Передъ террасой стоялъ садовникъ и передвигалъ картузъ со лба на затылокъ.

— Кабы вы мнѣ двустволочки вашей дня на два прожертвовали. Вѣдь она у васъ все равно зря въ кабинетѣ виситъ, сказалъ онъ.