Николай Лейкин - На лоне природы

— Далеко, однако… ѣхали, ѣхали… говорила дама, выходя на станціи изъ поѣзда на платформу.

— Что за далеко! Пятьдесятъ съ небольшимъ верстъ, отвѣчалъ ея мужъ. — За то ужъ тутъ будетъ настоящая дача. Это не то, что въ пригородныхъ мѣстахъ, гдѣ-нибудь въ Лѣсномъ, въ Гражданкѣ или даже въ Шуваловѣ. Какая тамъ дача! Человѣкъ на человѣкѣ сидитъ. Ни воздуху настоящаго… ничего… Въ Шуваловѣ воздухъ-то еще хуже, чѣмъ въ Петербургѣ въ Казанской или Пушкинской улицѣ, особливо въ срединѣ лѣта. А тутъ ужъ прямо лоно природы.

— Такъ-то оно такъ, однако ты разсчитай проѣздъ. Вѣдь и проѣздъ дороже…

— Проѣздъ дороже, но за то помѣщеніе и жизнь дешевле… Тутъ вѣдь дачъ въ томъ смыслѣ, какъ ты привыкла понимать, нѣтъ. Живутъ въ деревнѣ, нанимаютъ у крестьянъ избы. Иванъ Васильевичъ въ прошломъ году платилъ за избу изъ трехъ комнатъ что-то сорокъ рублей съ дровами. При этомъ садикъ.

— Да неужели? удивилась жена.

— Изъ-за этого-то я тебя и привезъ посмотрѣть помѣщеніе въ здѣшнихъ мѣстахъ. Гдѣ ты найдешь какую-нибудь дачу въ Лѣсномъ или Гражданкѣ за сорокъ рублей, не говоря уже о Шуваловѣ! Да и вообще здѣсь жизнь дешевле. Здѣсь нѣтъ ни разносчиковъ-торговцевъ, ни этихъ самыхъ акулъ-мужиковъ шуваловскихъ и парголовскихъ, старающихся содрать за бутылку поддѣльнаго молока пятіалтынный.

Они сошли съ платформы. У платформы сидѣли въ полуразвалившихся телѣжкахъ два мужика. Худыя, заморенныя лошаденки потряхивали бубенчиками.

— Не подвезти ли, ваша милость? послышалось предложеніе.

— Въ Капустино.

— Въ Капустино? Да что съ васъ взять-то? Рубликъ положьте.

— Что ты, что ты! Да вѣдь Капустино отъ станціи всего три версты.

— Мы, ваше благородіе, считаемъ четыре.

— Мало ли что вы считаете. Да хоть бы и четыре! Развѣ можно за четыре версты…

— За восемь гривенъ садитесь! крикнулъ краснорожій мужикъ.

— Чего ты лѣшій, цѣну-то сбиваешь! Анаѳема! Баринъ и рубль бы далъ… обругалъ его мужикъ съ подбитымъ глазомъ.

— Тридцать копѣекъ, посулилъ баринъ.

— Шагай пѣшкомъ.

— Грубіянъ!

Мужъ и жена тронулись въ путь. Грязь была непролазная. Приходилось проходить по узенькой протоптанной тропинкѣ. Ноги скользили. Сдѣлавъ шаговъ тридцать, мужъ обернулся и крикнулъ:

— Сорокъ копѣекъ дамъ!

— Да вѣдь оттуда порожнемъ придется ѣхать.

— Зачѣмъ порожнемъ? Мы обратно поѣдемъ.

— А долго тамъ пробудете?

— Да дачу намъ посмотрѣть. Къ обратному поѣзду насъ и привезешь.

— Такъ вѣдь это на четыре часа. Ну, полтора рубля положьте.

— Тьфу ты пропасть! Рубль…

— Не бери, Силантій, дешевле полутора рублей. Баринъ дастъ. Я цѣны сбивать не стану, ежели мнѣ двугривенничекъ пожертвуешь, сказалъ мужику съ подбитымъ глазомъ краснорожій мужикъ.

— Ну, рубль съ четвертью.

— Дешевле не поѣду, отвѣчалъ мужикъ съ подбитымъ глазомъ и отвернулся.

Мужъ и жена стали шептаться.

— Надо дать, сказала жена. — Тутъ просто утонешь въ грязи. У меня хорошіе польскіе сапоги въ семь рублей. Что за радость ихъ испортить!

— Ну, давай, чортъ тебя дери! раздраженно крикнулъ мужъ.

— Пожалуйте сюда обратно. Мнѣ нужно съ товарищемъ разсчитаться, а денегъ у меня нѣтъ.

— Зачѣмъ же мы къ тебѣ по грязи обратно пойдемъ? Подъѣзжай сюда самъ.

— Понимаете, ваша милость, мнѣ нужно ему двугривенный отдать, а ежели я къ вамъ поѣду, онъ можетъ подумать, что я и совсѣмъ уѣду, пояснялъ мужикъ съ подбитымъ глазомъ.

— Ну, да ладно. Поѣдемъ вмѣстѣ. Дѣйствительно, барынѣ шагать грязно. Баринъ добрый, авось, за это мнѣ пятачокъ на стаканчикъ пожертвуетъ, прибавилъ краснорожій мужикъ и, стегнувъ лошадь, поѣхалъ вмѣстѣ съ товарищемъ.

Мужъ и жена стали садиться въ телѣжку къ мужику съ подбитымъ глазомъ.

— Двугривенничекъ вы прежде вонъ товарищу позвольте, сказалъ тотъ. — Это ужъ за меня. А мнѣ потомъ двугривеннаго не додадите.

Мужъ далъ. Краснорожій мужикъ подбросилъ двугривенный на рукѣ.

— Четвертачекъ, баринъ, четвертачекъ. Еще пятачокъ къ этому прибавьте, проговорилъ онъ. — Это ужъ отъ себя.

— За что? Съ какой стати?

— Помилуйте, да за что же нибудь я къ вашей милости подъѣзжалъ. Вы мнѣ пятачокъ на шкаликъ дадите, а мы за васъ Богу помолимся.

— Ничего я тебѣ больше не дамъ, отрѣзалъ мужъ и сталъ подсаживать въ телѣжку жену.

Краснорожій мужикъ заругался:

— Экъ, сквалыжникъ! А еще баринъ. Нѣтъ, видно, не баринъ, а шушера изъ какихъ-нибудь бродягъ. Да и въ барыни-то себѣ такую же подобралъ.