Василий Брусянин - Дом на костях

Я молчал. Ну, как я мог сказать дедушке, почему я хочу знать об Емельяне Иваныче? Мне казалось, что высказать деду все мои думы значит совершить какое-то худое дело против мамы. Высказать всё, что волновало меня весь вечер и ночью, значит коснуться какой-то страшной для меня тайны. Коснусь я этой тайны, и станет она предо мною во весь рост своего мучительства.

Лукаво «невишными» глазами посмотрел на меня дедушка и ничего не сказал, ни о чём не спросил.

А для меня на всю жизнь остался неразрешимым вопрос о моём происхождении. Кто же мой отец? Тот ли мужчина с бритой бородой и большим лбом, которого я называю папой, или тот неизвестный мне Емельян Иваныч Струнский?

Дедушка сказал, что он не Струнский. У Емельяна Иваныча другая фамилия. Мама, конечно, знает, как настоящая его фамилия, но как я спрошу её об этом после того, свидетелем чего я был? Может быть, и отец знает…

Какой проклятый наш старый дом. Я не знаю даже, кто мой отец? Как его фамилия? Кто он? Где? Где мой настоящий отец?..

Наш старый дом на костях хранит тайну моего происхождения, хранит и молчит…

Есть и у рождения своя тайна молчания…

Отец мой трагичен по-своему… Докторской работой своей он удовлетворялся: любил больных и не любил нас, близких: маму, меня, деда, бабушку, а тётю Аню называл «старой клячей». Любил больных, дальних и не любил близких, ближних… Ницше любил здоровых и бодрых дальних, а он любил больных… Как всё странно было в нашем доме. Больных можно жалеть, но как их можно любить?

И больные любили отца. Их так много бывало у него в приёмные часы, а сколько их там в больнице, где работал отец, а сколько их в тех домах, куда его приглашают и днём, и ночью… Как доктор, отец не жалел своих сил, лечил успешно и зарабатывал много денег. Но он не любил денег и не ради этой любви отдавал свои силы людям…

У него была другая страсть: он играл в карты и об этой страсти всегда говорил:

— Люблю я карты, чёрт возьми!.. Сидишь за зелёным столом, держишь в руках этакие четырёхугольные картонки и чувствуешь в них дьявольскую силу… Забываешь о Боге, о жизни, о смерти. Имя своё забудешь, забудешь честь… И это называется картами, силою моей души…

Отец всегда успешно играл и много приносил денег домой.

Несколько раз мне пришлось быть свидетелем следующего. Сидишь поутру в столовой, пьёшь чай и наскоро пробегаешь урок. Из клуба возвращается отец, весёлый, улыбающийся и бодрый, несмотря на бессонную ночь. Поздоровается со всеми и начнёт выкладывать деньги и из бумажника, и из боковых карманов, вынет из жилетных карманов золото и рассыплет его по столу. Выложит деньги, не сосчитает и скажет:

— Клавденька, убери-ка ты это…

И это были деньги, которых не любил и не чтил мой отец. Он так привык к золоту и кредиткам, что они уже перестали иметь для него то магическое значение, во власти которого всегда была моя мама. С горящими глазами она бросалась на деньги, принесённые отцом, считала их и потом нарядно одевалась и отвозила золото и кредитки в банк. В дни больших выигрышей она была необычайно ласкова с папой, и они не ссорились.

Об этом все в доме у нас знали, и только дедушка осуждал и страсть папы к картам, и то, что мама относит «чужие» деньги в банк.

— Ведь это же замаскированное, облагороженное жульничество твоё занятие, Николай!.. Как тебе не стыдно! Как не противно!..

— Ну, батька, ты… того… зарапортовался на старости лет… На твои слова даже и сердиться-то не приходится… потому, знаешь…

И отец мой, пользуясь тем, что дед слеп, сделает около головы такое особенное движение рукою, как бы окажет: «Глуп ты от старости… Что с тебя взять»…

И громко, серьёзным тоном добавит:

— Что-нибудь страстное нужно мне, отец, чтобы забыться… Не буду играть в карты, буду пить…

— Зачем же деньги в банк кладёшь? — спросит дед.

— Куда же их, проклятых, девать… А потом этим делом занимается супружница моя… Не нужны мне эти деньги, чёрт их возьми!..

— Только, пожалуйста, чтобы ни одной копейки из этих денег не давать на общее хозяйство, — строгим тоном говорил дедушка.

— И не подумаю! — насмешливо выкрикивала мама.

Я не жил в нашем старом доме, когда умерла мама.

В год её смерти я жил в Петербурге, числился студентом университета, но наукой мало занимался. Я сидел в тюрьме, когда умерла моя мать, а об её смерти я узнал месяца три спустя, когда меня выслали в Вологодскую губернию. В ссылке я получил от отца письмо и узнал о смерти матери.