Иван Лажечников - Беленькие, черненькие и серенькие

Со скамеечки Ваня видит почти всю панораму города с золотою главой старинного собора и многими церквами [23] ... панораму города с золотою главой старинного собора и многими церквами.. . — Имеется в виду Успенский собор, выстроенный в 1672 — 1682 гг. на месте храма времён Дмитрия Донского. Центральная из пяти глав соборной церкви и ныне золочёная. Многие церкви, группирующиеся около Успенского собора, — Тихвинская (капитально переделанная в 1861 г., так что Лажечников видел церковь в классицистском стиле, а мы — в ложнорусском), Воскресенская (Лажечников видел и не сохранившуюся ныне колокольню), Троицкая и Покровская в Ново-Голутвине монастыре, Успенская в Брусенском монастыре, церковь Михаила Архангела в Михайловской слободе (храм был перестроен в 1828 — 1833 гг.). Вероятно, видна была и старая колокольня Иоанна Богослова (сейчас на её месте колокольня, возведённая в 1846 г.). . Насупротив стелются по берегу Холодянки густые сады [24] ... с телются по берегу Холодянки густые сады . — Сады, идущие от домов по улице Успенской (ныне Лазарева) вниз к Коломенке. Один из таких садов описан в тетради III «Соляной пристав и его дочь». В те времена Коломна считалась главным поставщиком яблок в Москву. . Весною они затканы цветом черёмухи и яблонь. В эту пору года, в вечерний час, когда садится солнце, мещанские девушки водят хороводы. Там и тут оглашается воздух их голосистыми песнями. Ваня заслушивается этих песен, засматривается на румяное солнышко, которое будто кивает ему на прощание, колеблясь упасть за тёмную черту земли; засматривается на развалины крепости, облитые будто заревом пожара, на крест Господень, сияющий высоко над домами [25] ... на крест Господень, сияющий высоко над домами... — На колокольне Успенского собора (тогда самой высокой точке города). , окутанными уже вечернею тенью. Только нежный голос матери сквозь калитку или приказание дядьки могут оторвать его от этого зрелища. Странный был мальчик!

Ларивон часто водит его в ближайшую берёзовую рощу, раскинутую по двум скатам оврага. Будто для Вани расчищена она, будто для него устроены в ней концерты разноголосных птичек, для него по дну зелёного оврага проведена целая дорожка незабудок и везде рассыпано столько разнородных цветов, красивых, пахучих. И куда только пестун [26] Пестýн — воспитатель. не водил своего питомца по окрестностям, по каким рощам они не бродили! Но «умысел другой тут был» [27] « Но умысел другой тут был». — Цитата из басни И. А. Крылова «Музыканты»: «Сосед соседа звал откушать; / Но умысел другой тут был: / Хозяин музыку любил / И заманил к себе соседа певчих слушать». . Ларивон был страстный соловьиный охотник. Он ловил, покупал, брал в учение и продавал соловьёв. Не только что в комнате его все стены обвешаны клетками едва не до полу, но и в зале, в гостиной висят их по две, по три. Как скоро Ларивону было свободно (он в доме исполнял должности дядьки, слуги, иногда и приказчика [28] … он в доме исполнял должности… приказчика … — В данном случае это наёмный человек у купца, выполняющий поручения торгового характера. ), сейчас принимался он за свои лекции. Начинались они тем, что профессор брал вилку и ножик и шурканьем одной на другом поднимал пернатых к пению. Потом высвистывал колена на разный лад [29] ... высвистывал колена на разный лад. — В пении, музыкальном произведении колено — отдельное, выделяющееся чем-нибудь место, часть. , так что вы не могли разобрать, губы ли его пели или соловей. Это был настоящий орган. Иногда, забывшись на самых нежных или горячих переливах, он закрывал глаза, как настоящий соловей, когда восходит до пафоса своего пения, — и с замирающим свистом, изнеможённый, опускался на стул. Не подумайте, чтобы одна корысть питала в нём эти занятия; нет, это была истинная страсть — он был охотник. И вот ради каких побуждений таскал он своего питомца по всем кустарникам и рощам, которые были в окрестностях. Случалось им увлечься так далеко, что малютка приходил домой без ног или пестун на руках своих приносил его спящего, иногда в венке из ландышей, перевитых кукушкиными слёзками и васильками. Поэтому-то Ваня рано стал любить природу , рано стал сочувствовать красотам её. Никогда не отговаривался он от этих прогулок, как бы ни утомительны они были для него.

В доме все любили и уважали Ларивона, не выключая и самих родителей Вани, которого отдали, казалось, на безотчётное его попечение. Надо сказать, что и дядька не употреблял во зло доверия своих господ — как называл и почитал их, потому что был приписан к заводу, принадлежащему Пшеницыным [30] ... дядька не употреблял во зло доверия своих господ ... потому что был приписан к заводу, принадлежащему Пшеницыным . — Судя по всему, Ларивон, как и другие слуги, был по отношению к хозяевам в положении вольнонаёмного. Иметь крепостных было исключительной привилегией дворянства. Купец Иван Максимович Пшеницын, очевидно, имел звание именитого гражданина (как и его прототип, отец писателя), что позволяло ему заводить фабрики и заводы, используя вольнонаёмных рабочих. В 1800 г. для купечества было установлено звание коммерции советника, дававшее права потомственного дворянства. Отец писателя быстро получил это звание и сопутствующие ему права, о чём свидетельствует документ, хранящийся в Российском государственном историческом архиве г. Москвы (Ф. 105. Оп. 3. № 1083) и датируемый 26 ноября 1803 г. — 4 января 1804 г., «О получении от коммерции советника Ложечникова И. и купца Насонова Д. сведений о числе купленных крестьян для их заводов и фабрик». Поскольку описываемые события относятся ещё к последним годам XVIII века, Ларивон и другие слуги всё же не крепостные, чем, кстати, объясняется их довольно независимое поведение (см. эпизод с кучером Кузьмой). В документе более раннем — описании шёлковой фабрики Ивана Ильича Ложечникова 1800 г. (Российский государственный военно-исторический архив. Ф. 846, Оп. 16. Д. 18861. Ч. 10. Л. 13 об.), отражающем как раз ситуацию на последние годы XVIII века, сказано, что при фабрике состоит 41 человек рабочих, «кои все волнонаемные», из купеческого и мещанского сословия и из «поповщины». . Воспитанник не видал от него сердитого толчка, не только розги [31] В оспитанник не видал ... розги. Розга — срезанная тонкая ветка, прут как орудие телесного наказания. (которая, правда, ни от кого никогда не была на малютке); никогда бранное слово не вырывалось из уст воспитателя, а если нужно было сделать выговор, так это делалось во имя стыда . «Эх! Как вам не стыдно, Иван Максимович, — говаривал он в минуты крайней необходимости, когда видел непростительную шалость своего питомца, — этого и бурлак не сделает [32] ... этого и бурлак не сделает... Бурлак — наёмный рабочий в России XVI — конца XIX веков. Бурлаки, идя по берегу, тянули при помощи бечевы речное судно против течения. ». За резвость и не думали взыскивать; дядька находил её приличною мальчику. «Любо смотреть, — говаривал тот же природный наставник, — любо смотреть на молодого коня, когда его выпустят погулять. Шея его словно лебединая, грива встала крылом, ноздри огнём горят, из-под ног мечет он искры и землю — вольный конь летит с вольным ветром взапуски. А свинья только что роется в своей поганой луже да спит в ней, зарывшись в грязи; за то свиньёю и прозвали». Слово стыдно так запечатлелось на душе малютки, что он и во всех возрастах, во всех случаях жизни чтил его свято, как одну из заповедей Господних. Первому лепету молитвы няня выучила ребёнка, но молиться с благоговением — Создателю Господу Богу — внушал ему дядька, который сам всегда так молился, иногда со слезами на глазах. Ларивон любил очень странников-богомольцев и слушал с упоением простосердечной души беседы их о житии святых и мучеников.