Владимир Сорокин - Русская бабушка

Бабушка гладит фотографию Федора) Помнишь как провожала тебя? Как на вокзале поезда ждали? А я все молила, чтоб его вовсе не было. Стою с тобой и молю. Хоть бы не пришел, хоть бы еще денек побыть с тобой... А как увидала, что идет ваш паровоз - сердце так и сжалось. Я и плакать не могла тогда. Другие бабы рядом ревели, а я стою, руки ко рту поднесла, да и гляжу на тебя молча. А ты тоже на меня молча смотришь. Так молча и простояли, пока не закричали "по вагонам!" И пошли вы по вагонам. И ушел ваш поезд... (умолкает, стоит еще некоторое время у фотографий, потом идет с лампой мимо стола и, остановившись на краю сцены, смотрит в зал) Сколько лет прошло, а все перед глазами живое так и стоит. И поезд и бабы на перроне и война, будь она проклята. От нас фронт совсем неподалеку проходил, верстах в сорока. Через наш поселок столько войск прошло - не сосчитать. Бывало идут колонны наших солдатушек, а мы с Полиной стоим на крыльце, машем им. А они идут, улыбаются. Идут умирать за нас. Раза три у нас части останавливались. Один раз офицеры жили. Один чудак такой, полез ко мне с нежностями, а я говорю у меня муж тоже лейтенант, между прочим со своей частью в соседнем селе стоит, сейчас прийти должен. Так он, бедняга, с перепугу в соседскую избу ночевать ушел... А ночью, бывало, лежим с Полиной и слушаем канонаду. И все кажется, что скоро по нам стрелять начнут. И однажды впрямь в соседнем лесу стали бомбы рваться. Мы скорей в погреб. Пересидели... (вздыхает) Страшно вспоминать теперь. А тогда по молодости и не было страха. Только за Федю переживала сильно. Все время о нем думала. Да ждала когда война кончится. Эх, Полина, Полина. Ты-то своего тоже не дождалась. Ну так тебе хоть похоронка пришла. А после войны вы с Сережей на могилку поехали. А мне - ни могилы, ни письма. Господи... Это же тяжелей не придумаешь - без вести... (идет по сцене, останавливается, поворачивается к залу и продолжает) В январе получила я это извещение. А осенью у меня Гришутка родился. Я тогда первое время с ним да с Сережкой сидела, а Полина на заводе гранаты собирала, нас всех кормила. А потом детишек в ясли стали отдавать, да и я на завод пошла к Полине в бригаду. Собирали мы, русские бабы, гранаты. Три года собирали. Сколько уж этих гранат мы с Полиной свинтили - и не перечесть. Я и теперь могу эту гранату с закрытыми глазами собрать. Да только не приведи Бог. Будь прокляты эти войны, эти гранаты... (идет к столу, ставит лампу, садится на прежнее место) А помнишь, Полина, как война кончилась? Помнишь? Я тоже помню. В мае тогда сады цвели и вдруг - победа! Плакали мы с тобой от радости, да и от горя тоже... А потом жизнь пошла чередом. Дети выросли, отучились в школе. Сережа в техникум пошел, Гришутка в мореходное училище. Армию отслужили, женились. У обоих по двое детей. Сережа в Куйбышеве инженером работает, а мой Гриша - военный моряк, командир атомной подводной лодки. Вот как. Они в Мурманске живут. Жена Лидочка, славная такая. А ребята - Петька с Аликом - пострелы, непоседы. Все в Гришутку! (смеется) Обещали весной приехать погостить. Бог даст - доживем... Только бы с тобой, Полина, все хорошо обошлось... Да. Полина-Полина. Помнишь шестое декабря? Так же вечером сидим, а по радио говорят - Красная Армия под Москвой перешла в контрнаступление. Помнишь? Тогда я поняла - конец немцам, конец Фашистам... Вот, Полина. Пережили мы с тобой все это, теперь нам грешно умирать - надо внуков нянчить. Ведь мы с тобой русские бабушки...

Неожиданно после этих слов огонь в лампе гаснет. Сцена погружается в полную темноту. Проходит некоторое время и огонек загорается снова, но при этом он ярко красного цвета. Сцена постепенно освещается красным. Комната бабушки немного изменилась: нет телевизора, нет фотографий, нет стола со стульями. Бабушка сидит как бы на невидимом стуле, оперевшись на невидимый стол. Красная лампа висит в воздухе рядом с бабушкой. По краям комнаты неподвижно стоят слева - солдат в абсолютно белой эсесовской форме, справа человек в одеянии православного священника, тоже абсолютно белый. Солдат сжимает в руках белый автомат, священник держит в правой руке белый крест. Лица их бледны, глаза закрыты. Бабушка тем временем распрямляется, словно слезает с невидимого стула. Она одета по-прежнему. Подхватив платок за оба конца и разведя руки в стороны, она начинает пританцовывать вокруг красной лампы.

БАБУШКА (выкрикивает частушки с сильным деревенским акцентом)

У мине у жопе пробка,

Мне плясать таперь няловко!

Ох, ох, ох, ох, тибетох, тох, тох!

Читать дальше