Надежда Тэффи - Том 4. Книга Июнь. О нежности

– Ура! Ура! Ура!

Визг, поцелуи, негритянские танцы. На визг явилась «старуха».

– Чего вы так кричите? – сердито сказала она.

– Мама! – крикнула Варя, – Мы тебе что-то расскажем, когда масон уйдет.

– Какой масон? – удивилась мать.

– Да этот, Рыбаков. Разве ты не знала, что он масон?

– Рыбаков? Да он вовсе не Рыбаков, а Трабуков. Вечно у вас какая-то ерунда.

Девчонки долго смотрели друг на друга, выпучив глаза и приоткрыв рты.

Поэты и вообще люди, пишущие стихи (они не всегда бывают поэтами), знают, что иногда строчка, положившая начало и вызвавшая все стихотворение, при дальнейшей обработке оказывается совершенно ненужной, выпадает и заменяется другими словами.

Упоминаю я об этом, потому что в жизни, как в стихотворении, вдруг зазвенит какая то фраза – фраза жизни, конечно, вернее, событие или явление, – словом, ясно, что я хочу сказать? – так вот – зазвенит фраза и покажется такой значительной, что все начинает как бы подгоняться к ней, а потом жизнь выбросит ее, как совершенно ненужную и даже портящую.

Выбросит и забудет.

Началось это все совсем-совсем просто. Удивительно просто.

Началось за завтраком.

К завтраку пришла гостья – мадам Кошкина, приятельница Лизиной тетки. Завтракали, значит, втроем. Вот эта самая гостья, тетка и Лиза.

За завтраком между разварным сигом и жареной телятиной (как глупо выходит, когда решающие моменты жизни приходится определять такими банальными бытовыми словами) вышел некий перерыв событий, то есть, попросту говоря, Дарья замешкалась в кухне. И тут, очевидно, чтобы заполнить паузу, гостья обратила внимание на Лизу и спросила:

– А сколько же вам, Лизочка, лет? Я что-то не помню.

– Через месяц будет шестнадцать, – отвечала Лиза.

Тут гостья, вероятно, чтобы проверить, не привирает ли опрошаемая, вгляделась в Лизино лицо и сразу же воскликнула:

– Но до чего она у вас бледна! Ну можно ли быть такой бледной!

– Сидит долго по вечерам, – объяснила тетка. – Задают такую массу уроков, что раньше двенадцати она никак справиться не может. Зубрит, зубрит, а отметки неважные. И на что девочкам все эти алгебры и какие-то там зоографии, или как их там… Лиза, какая это у вас такая наука, вроде географии?

– Космография, тетя.

– Да, космография. Ну на что девочкам космография? Только порча здоровью. И вечно у нее из космографии единицы.

Лиза покраснела.

– И вовсе не вечно. Всего три. Всегда вы придираетесь.

Гостья посмотрела на нее с состраданием и сказала тетке:

– Возьмите репетиторшу. Хотите, я пришлю к вам своего Васю? У них там, в корпусе, все эти премудрости проходят. Он объяснит Лизе.

Тут подали телятину, разговор оживился и переменил тему.

Но в субботу вечером явился морской кадет и представился:

– Василий Кошкин, второй.

Василий-второй долго мямлил что-то о космографии, краснея и заикаясь. Потом Лиза повела его в свою комнату, грациозно раскинулась на диване, сощурила глаза, как настоящая львица, и сказала:

– Я не понимаю, что такое азимут.

– Азимут есть угол, образуемый вертикалом, – начал Василий-второй, покраснел, заморгал и смолк.

– Скажите, – спросила Лиза, весьма довольная смущением Кошкина. – Скажите, вы не находите, что я слишком бледна?

– Н-нет. Я вообще никогда ничего не нахожу.

Он кашлянул, хотел даже высморкаться, но, взглянув на свой казенный носовой платок, раздумал и только посмотрел на Лизу умоляющими глазами. Не добивай, мол.

– Я бледна оттого, что всю ночь изучаю мировую литературу. Я сейчас читаю Ардова «Руфину Коздоеву», – сказала Лиза тоном светской красавицы и поболтала ногой. – Итак, – продолжала она, – азимут есть угол, образуемый… Впрочем, мы еще успеем. Расскажите лучше о ваших товарищах. Кто у вас в классе самый красивый?

Василий-второй, запинаясь и краснея, отвечал, словно на экзамене по невыученному билету.

– Так, значит, самый красивый князь Пещерский? – спрашивала Лиза. – А кто самый старший?

– О-он же. Он самый старший. Ему уже восемнадцать.

– Так. А кто у вас самый глупый?

– Т-тоже он. Мы его называем принц Иодя. Это сокращенное от идиот.

Лиза кокетливо покачала головой.

– Ай-ай-ай! Как зло! И держу пари, что это вы придумали. Да, да, да. Я сразу заметила, что вы ужасно злой и остроумный. Вы весь такой – уксус, перец и соль. И не смейте спорить. Я вас поняла.

Василий-второй стал истерически смеяться, взволнованный и счастливый.

Тогда Лиза взяла с дивана подушку с вышитой гарусом собачкой, положила ее стоймя себе на колени, обе руки перекинула, как лапки у собачки, и прижалась к ним лицом.