Ольга Шалацкая: Маевка

Светало. Утро выдалось хмурое, сырое; дождь перестал, но солнце еще не показывалось: оно было точно задернуто серой пеленой. При свете сумрачного дня пикнисты сидели, скрючившись, в первобытной позе утробного младенца, с всколоченными волосами и налипшей грязью.

— Что делать?! — бормотал Урчаев: — нельзя падать духом. Бодрость потерял — все потерял. Надо, во-первых, обмыться в Днепре, мы в ужасном виде, но вода чертовски холодная!

Сапфиров не двигался с места. Вся фигура его хранила в себе безнадежное отчаяние.

О чем думал он? Вероятно, на одну тему с различными вариациями, что от великого до смешного всего только один шаг.

Барков бегал по полянке, вскидывал ногами, как молодой козел, ударял себя ладонями и вскрикивал. Бедный молодой человек совсем замерз, при том же у него отчаянно болели зубы. Солнышко, точно сжалившись над несчастными, прорвало сумрачную завесу и проглянуло, пригрев замерзших, заблистало, заискрилось тысячью радужных блестков в росистой траве. Около кустов цвели и приветливо кивали серебристые головки ландышей, насыщая воздух сладким ароматом,

Пригревшись немного, Урчаев вошел в воду, за ним последовали другие. После ванны капитан тщательно начал осматривать бутылки и хоть бы где капля оказалась.

Впрочем, одна бутылка, заманчиво наполненная наполовину, прельстила было капитана. Он хлебнул, но тотчас сплюнул и выругался.

Подъехала лодка с рыбаками. Те, широко раскрыв глаза, смотрели на бегавших по берегу людей в прародительском костюме.

— Голубчики, ратуйте! — бросился к ним Урчаев: — разбойники напали, обобрали до нитки: дайте знать в город в мою квартиру, чтобы денщик вынес мне какую ни на есть одежонку…

— Кто же вы такие будете? — недоумевали рыбаки.

— Я капитан Урчаев, — точно на смотру рекомендовался тот: — а те тоже все известные люди…

— Ради Бога, не называйте моей фамилии, — простонал Сапфиров.

— Не беспокойтесь, в сущности что же такое — глупый непредвиденный казус. Ратуйте, братцы, награжу по-царски вас, в долгу не останусь.

В голосе его звучали повелительные ноты, так что рыбаки задумались.

— Изволь, барин, порты и рубаху дам тебе. Не хотел брать, так баба навязала перемену, говоря: полезешь за раками, промокнешь весь, а может вздумаешь купаться.

— Прекрасно! Я в твоей одежде добегу до своей квартиры. Не хотелось бы мне посвящать Дороховского в эту историю… Ну, да нечего делать… Мне лишь бы добраться до города, а там я подниму всю администрацию на ноги. Те мерзавки будут наказаны.

— Прошу вас, не поднимайте шума, иначе я погиб, — молил Сапфиров.

— Бери, барин, порты и рубаху. Есть еще попонка. Кому дать ее? — перебил рыбак.

В попону завернулся Сапфиров. Над Барковым сжалился другой рыбак и дал ему мешок. Прорезав отверстие для головы и рук, соорудив нечто вроде рубахи, молодой человек надел ее. Сильная зубная боль не унималась и продолжала его мучить.

— Эврика! — вскрикнул Урчаев, садясь в лодку: — придется посвятить Дороховского во все перипетии. У него найдется приличествующей костюм. Пошлем за водкой и того… Барков, перестань выть, тоску нагоняешь… без тебя тошно.

— Зубы болят, — отвечал несчастный молодой человек.

— Вот так оказия! И стрясется же беда над хорошими господами! — сочувствовал рыбак,

— Что же мне делать? Я более, нежели вы, господа, в критическом положении, — бормотал Сапфиров, ломая руки.

— Да ничего, — ободрял его капитан: — я же говорю вам: у Дороховского найдется костюм для вас. Наденете и поедете домой. Еще рано, на улицах нет движения и вы незаметно проскользнете.

— Но вы не знаете моего семейного положения. Соломонида Платоновна не спит и от ней ничего невозможно скрыть…

— Ну, тут уж я пасую… Тогда зайдите ко мне на квартиру. Я сумею вас, в случае надобности, защитить грудью… Можно будет обставить дело так, будто вы были у меня… ну там, не поздоровилось вам… а тем временем позовем портного и прикажем ему в один момент мундир сделать…

— Грандиозный, неслыханный скандал!.. Я кажется, пущу себе пулю в лоб…

— Пустяки! Ваша жизнь еще нужна на пользу и благо многих, — утешал Урчаев.

— Об одном прошу, дорогой друг: не преследуйте тех жалких, погибших созданий. Презрение — самое лучшее для них наказание…

— Извольте, ваше великодушие победило меня, — не без борьбы с сам им собою вымолвил Урчаев.

Они пожали друг другу руки.

— Но как же мои деньги? Неужто погибли, три тысячи!! — воскликнул Барков.