Ольга Шалацкая - Маевка

Те тоже хозяйничали около своих кавалеров. Надина похитила у Сапфирова полновесный кошелек с золотом, потом обыскала Урчаева, у которого нашлось всего десять рублей.

— Это твоя доля, Маруся, — деловито сказала Надя.

— Ах, оставь ему, бедненькому, хоть на извозчика! — ответила Маруся.

Беззастенчивее всех шарила субретка Дуня. Она поснимала часы, кольца, отобрала мелочь из кармана, захватив конфекты и несколько бутылок вина, сказала:

— Скорей, барышни, подобру-поздорову, а то еще неравно какой-нибудь черт очухается.

Девицы уселись в лодку, дружно заработали веслами и поплыли назад, оставляя бесчувственные тела своих поклонников.

Навстречу им ехала лодка студентов, человек пять.

— M-res, m-res! — закричала Надина, перегнувшись за борт: — мы наказаны, наши кавалеры оказались невежи: перепились и нехорошо повели себя, так что мы принуждены были их оставить. Проведите нас в город.

Вскоре шумная молодежь расселась парочками и направилась по Днепру, обгоняя друг друга.

Вечерело. Солнце уже близилось к закату. На западе потухли последние отблески лучей. Пикнисты лежали, объятые тяжелым, мертвым сном. Урчаев поднимется немного, поведет глазами, промычит что-то и опять бросится на траву.

По дороге с унылым видом брели четыре оборванца-верзилы.

— Стой, братцы, сказал один: — никак господа до бесчувствия перепились! Ишь сколько водки и закуски! Вот Бог счастье послал!

Потрогав довольно бесцеремонно господские тела, оборванцы присели на траву, жадно съели остатки, выпили вино, потом принялись раздевать бесчувственных пикнистов. Они учинили форменный грабеж: поснимали все платье, начиная от верхнего и кончая обувью, забрали даже шапки. Отыскали в лесу Баркова и, как водится, обобрали до нитки.

— Ай пристукнуть, побить им на голове бутылки? — сказал один верзила с жестким озверелым лицом и длинными рыжими усами, типично опущенными вниз.

— Нешто мы нехристи! Зачем же губить христианские души? — остановил другой, постарше, с наслаждением высасывая последние капли ликера с дна бутылки.

— Ну, счастье, что ни один из них не шелохнулся, а то бы капут, — точно похваляясь, заявил верзила с рыжими усами, и, завернув в скатерть награбленное добро, перекинул узел на спину и направился по дороге в сообществе подвыпивших товарищей.

Ночной холод дал себя почувствовать. Первым очнулся Урчаев и некоторое время ничего не мог сообразить. Затем пришел в себя Сапфиров.

Густая ночь окутала землю.

— Господа, где мы? — проговорил Урчаев, не попадая зуб на зуб.

— Что за метаморфоза? — отозвался Сапфиров, ползая по траве.

К довершению всех бед, полил крупный дождь, который мерно лил до утра; темь стояла непроглядная. Несчастные робинзоны тщетно отыскивали одежду; но ничего, кроме липкой грязи, травы и груды пустых бутылок, им не попадалось.

— Мерзавки, подшутили над нами! О, это скверная шутка! Я не позволю так над собой шутить, — скрипел зубами Урчаев. — К какому кодексу преступлений относится подобный поступок? Очевидно, они опоили нас чем-либо и, заранее сговорившись с сутенерами, ограбили. Мало того, что ограбили! Самое издевательство непростительно! — волновался Урчаев.

— Но как могли вы пригласить подобных особ? — возражал Сапфиров: — они даже ниже камелий. Я поверил вам, иначе никогда не рискнул бы…

— Кто мог знать или предвидеть! — ворчал капитан. — Я отомщу им.

Сапфиров все больше и больше приходил в себя, хотя голова сильно болела и обрывки мыслей скользили в ней, но эти мысли были ужасны. Что теперь делается дома? Что думает жена, Соломонида Платоновна? Он надеялся часов в одиннадцать-двенадцать возвратиться домой и вдруг застрял; но где же и каким образом?! Стыд и позор.

Вдруг из лесу раздался ужасный, отчаянный вопль точно раненого вепря; то кричал Барков, призывая на помощь Урчаева. Последний в свою очередь взвыл, ответствуя.

Вскоре полумертвый от страха, натыкаясь на сучья и царапаясь, прибежал Барков и примкнул к собратьям по несчастью. А ритмический мерный дождь сеял и сеял сверху, обливая беззащитных робинзонов.

Вдали по Днепру раздался сигнал и, рассекая волны, светясь красноватыми огнями, несся пароход. Кое-где мелькали маяки.

Урчаев приблизился к берегу и начал кричать, но его никто не слышал: пароход все отдалялся и отдалялся, наконец, совсем скрылся. Только испуганная ворона встрепенулась в гнезде и закаркала. Маяки продолжали еще некоторое время светить. Вскоре и они погасли, как несбывшиеся надежды.