О. П. Шалацкая
Хороший человек
Очерк
А Брут достопочтенный гражданин…
(Шекспир, "Юлий Цезарь", речь Антония к народу)
Василий Петрович Масленников долго и бесцельно бродил по городу. Он прошелся по базару на Подоле и, незаметно для себя, добрел до толкучего рынка, где у него чуть не вытащили кошелек с последней десятирублевкой. Вор ловко уже запустил в карман к нему руку, но Василий Петрович вовремя спохватился: инстинктивно вздрогнул, помялся несколько мгновений на одном месте и, успев переложить портмоне в боковой карман пиджака, поспешил совсем убраться с толкучки подобру-поздорову.
Масленников медленно двигался по Александровской улице, то и дело останавливаясь перед окнами магазинов, мимоходом заглянул к ювелиру и чуть было не соблазнился часовой цепочкой, которую ему захотелось купить. Он зашел в магазин, приторговал уже ее, как вдруг вспомнил, что десятирублевая кредитка в кармане — последнее достояние всей его семьи. Жена, Маша, голову прогрызет, если он непроизводительно израсходует ее. И молодой человек со вздохом отошел от соблазнительной витрины. Василий Петрович поплелся на Крещатик, дошел до думы и, свернув вверх, остановился около присутственных мест в раздумьи, собираясь уже пройти домой на Дмитриевскую улицу, где он снимал одну комнату у сапожника. — Стояли чудные осенние дни; яркие нежгучие лучи солнца грели и ласкали. В воздухе изредка носились и мелькали нежные серебристые нити паутины; ни одного порыва ветерка, ни одной свежей резкой струйки. Масленникову не хотелось идти домой в тесную, душную квартиру, где стонала больная, еще не оправившаяся от родов, жена и пищало четверо ребят.
Здесь так хорошо, привольно… Скверы отворены, люди то и дело снуют в них, детишки резвятся…
Зелень побурела, кой-где покрылась позолотой, местами побагровела, одним словом, изменилась в своей окраске, но все еще выглядела достаточно густой, сочной, с разнообразнейшими прихотливыми тонами осени. Эта чудная осень напоминала собой угасающего праведника. В ней не было грозных и бурных порывов, резких протестов, а какая-то тихая всепокорная грусть и ласка. Цветы пышно доцветали в своей предпоследней красе с полной надеждой на возрождение.
Около присутственных мест стояло несколько извозчичьих пролеток и толпился народ. В окружном суде шел разбор какого-то громкого дела.
Василий Петрович замешкался в толпе, прислушиваясь к разнообразнейшим толкам и пересудам. Он думал даже пробраться в залу, прослушать процесс, да вспомнил, что ему пора давно идти домой — жена там, чай, истосковалась… Невольный вздох вырвался из груди молодого человека.
— Что нос на квинту повесили, о чем грустите? — раздался около него чей-то участливый голос, и вслед за этими словами самолично предстал господин с угреватой физиономией, красным носом в виде сливы, рыжими щетинистыми усами, бритым подбородком, в поношенном, далеко не свежем белье, зато с щегольски повязанным красным бантом галстука. Одет он был в светлый клетчатый костюм.
Василий Петрович встрепенулся. Целое утро бродил он с своей тоской-змеей на сердце, всем чужой, всем безвестный, ненужный и никто не обращал на него внимания. Хоть повесься, никому до тебя дела нет. Разве только городовой заберет в участок, как нарушителя общественной тишины и спокойствия.
И вот нашелся добрый человек, что поинтересовался его кручиной, и молодой человек словоохотливо ответил ему, словно сбрасывая с своей души тяжелый груз накипевшего там горя.
— Спасибо, дяденька, вам за ласковое слово. Как же мне не грустить, когда обстоятельства моей жизни сложились неказисто. Притворяться я, знаете, не умею; если мне грустно, то сейчас это скажется на физиономии. В песне, я слыхал, поется так: «На пиру будь с веселым лицом, на погибель идешь — песни пой соловьем…»
— Чего же убиваться! Неужто дела не поправимы? Расскажите мне, в чем суть, быть может, я вам помогу. Ум хорошо, а два лучше, — сказал красный нос, зорко оглядывая молодого человека с ног до головы, причем, как бы невзначай, обратил особенное внимание на обувь Масленникова.
— Жить нечем: я сам-шесть, жена и четверо ребят. Жена девятый день, как выписалась из родильного приюта, двух младенцев привезла оттуда и до сих пор не может оправиться.
Приехал я в Киев издалека искать себе места и полгода уже слоняюсь без дела. Справил было рундучок, накупил товару, открыл торговлю — и все пропало: не идет с рук, да и только: как будто кто околдовал. Какие были деньги — прожили; теперь остался в доме только один женин салоп, незаложенный еще и представляющий собой некоторую ценность, да десять рублей в кармане. Делай с ними, что хочешь.
Читать дальше