Николай Сумишин: Горельеф

И нет Михася. Но, видимо что-то вспомнив, показывается вновь из темноты:

- Дядечка, дядечка, женщину мы узнали, а солдат - кто?

- Солдат? Солдат... Иванко.

- Это какой?

- Как "какой"? Он здесь стоит, а я вот здесь. И фашисты в черных мундирах... Нет, нет, тверд наш Иванко, как камень, крепкий, как дуб... "Ну, а ты?" - подбегает ко мне один. "Я - подручный", - говорю ему. "А-а, подручный!" - и начинают руки выкручивать, зубы выбивать... - Глаза Антика застыли. И сверкают в темноте, как металл. - Но ничего, я отблагодарю. - Он взглянул на камень, нависший над пропастью. - Все отдам до капли...

Михась тихонько уходит, а Антик долго еще с кем-то разговаривает. Затем укладывается на лавку-топчан, так и не дотронувшись до еды.

...Антик вырубил не самого Иванка, а тень его. А рядом женщину, печальную, чего-то ждущую. Пусть ждет, как и все ждут, и надеется. Пусть тревожная надежда держит ее на свете, хотя мы и знаем, что сын ее убит...

Не поднялась рука Антика на эту надежду. Далеко-далеко в тумане упал солдат, а мать ждет...

Людская скорбь льется-сеется через густое сито, сплетенное из солнечных лучей.

Материнская скорбь, вечная, как эти горы, падает на село, на притихших сельчан.

- По-ученому это называется горельеф, - нарушил кто-то долгое молчание.

- Да и видно: человек горе льет.

- Ждала, ждала, да и застыла в том ожидании...

Антику все безразлично. Лежит на лавке-топчане, улыбается.

Прибежала Кылына с узлами, одета по-праздничному:

- Ой, Антик, что там творится! Народу!.. Даже из Васильковского района есть. Из области в белых шляпах наехало. Максим их ведет сюда... Иди поешь. Сегодня воскресенье, так я вареничков с вишнями наварила. Иди же, Антик, а то ведь придут, как же тогда есть...

И тут взгляд ее упал на Белячка: пес тихо-тихо сидел возле Антика.

- Да ты что, Антик, а? Ты что! Вон сколько к тебе людей пришло, ты только взгляни!..