Марина Бонч-Осмоловская: День из жизни старика на БJркендейл, 42

"Разве это не стиль?" - повторил старик и почувствовал и себя изящным. Он достал из кармана расческу, тронул пушок на голове, роскошь своих усов, ежась всей своей маленькой фигуркой за столом и жалобно поглядывая на сумрачные небеса. Ему показалось, что сквозь мглу где-то тонким бликом засветились тучи и оттуда, может быть, появится солнце. Но пока это был только неизвестный знак, воздушный сигнал, поданный зябнущему старику, не оставивший, однако, следа ни в размякшей хляби туч, ни в его занятой голове.

"Да, - вернулся старик мыслью к началу своих рассуждений. - Откуда берутся эти люди? Как вообще мог появиться такой человек? Сами соседи и их дети учились в школе нашего района, работают в ближнем переулке, женились на девушках с соседних улиц и дома купили за углом. Многие никогда не выезжали из города! Им это и в голову не придет! Но иногда, без всякой причины, в самой толще наших соседей возникает личность, готовая сесть на корабль, жить с людоедами или даже уехать в Австралию... Нигде такого нет! Например, настоящий немец должен жить в Германии. А у нас? Как будто рождается два вида людей... ничем друг на друга непохожих, - с обидой думал старик о сыне-австралийце. - Ну и пусть едут. Строят себе стеклянные дома..."

"Почему и нашу страну не сделать ярче?" - спросил сын. Старик поразился такому вопросу. "Потому что... пусть будет так, как было! - умело парировал он. - Все равно мы будем жить, как жили, в нашей доброй, старой, гордой Англии!"

Он протянул было руку к письму, но тут вспомнил, как подтрунил сын над этими его последними словами. Он сказал, что англичане сами эту гордость о себе придумали, хвалят себя без зазрения совести и другим о себе внушают. А что за гордость такая особая? Упрямство и упорство, вот и все. И тут он взял и в довершение обиды показал две австралийские монеты. На одной была изображена английская королева, как и полагается - вечно юная и прекрасная. А вторая монета чеканки прошлого года, и королева на ней - совсем не привлекательная пожилая женщина! Старик тогда вспылил - это просто издевательство над короной! Он и сам, конечно, отъявленный скептик, он сам любит подтрунить над Англией, но критику от сына-австралийца не потерпит. "Тем более, что это мы вас породили, ленивцев!" - твердо напомнил он сыну его место.

Сейчас старик вытащил английскую монету и всмотрелся в нее, чтобы еще раз убедиться, как должны выглядеть монархи. И что же! Королева на этой, правильной монете, была как две капли воды похожа на ту, пожилую, заграничную! Старик не заметил, как давно он пользуется такими несимпатичными монетами... И когда, сколько же лет назад королева так переменилась? С возрастом ее черты потеряли миловидность и неожиданно стало видно, как не по-королевски обыкновенно и незначительно лицо привычной монархии. Старику показалось, что таких женщин он встречал во множестве на улицах и в магазинах своего города. Он потупил глаза и бросил монету в общую кучку.

Время, однако, приближалось к половине восьмого и пора было выезжать. Конечно, до места всего пять-семь минут, но старик любил все делать добротно. Взяв ключ от сарая, он вышел во двор. Выложенная камнем дорожка проросла травой до колена, на ней иногда отблескивали каменные вкрапления, но чаще пятна камней были покрыты землей, которая в дождь превращалась в жидкую грязь. Дорожка пересекла бывшую дорогу для пролетки, на ее краю стоял треснувший столб с раскрошившейся каменной нахлобучкой для красоты, увитый колючкой. Второй валялся в чертополохе. Старик поднялся на следующую террасу, пару раз проехался по раскисшей грязи и попал в сарай. Это было его излюбленное место.

По профессии старик был столяр, и здесь, в сарае, он продолжал заниматься своим любимым делом. Кроме того, его пенсия была столь мала, что едва ли он смог бы свести концы с концами, если бы не мастерил иногда изделия на заказ. К его сожалению магазин, где он добывал заказы, предлагал их нерегулярно и платил ему, кустарю-одиночке, почти копейки. Но он и этому был рад. Получив очередной заказ, старик располагался в своей сараюшке как будто навечно: здесь среди досок, деревянной пыли, реек и клея, в настоящем деревянном доме было сухо, вкусно пахло, и старик, млея от сухого тепла, принимался за труд. Поработав часа два, он легко и тихо засыпал за своим верстаком, подложив под голову локти. Ему всегда было холодно, он быстро уставал, но дома ему не спалось. Здесь, в прогретой бледным солнцем сараюшке, он иногда дремал до самого вечера, до той поры, пока не зажигался на улице теплый желтый фонарь и филин, живущий на большом клене у самой дороги, не начинал вопить своим протяжным волшебным криком как в жуткой, но симпатичной сказке.