Феликс Светов - Чижик-пыжик

- Может, хватит, - сказала моя барышня, - ты наливаешь и наливаешь...

Меня никто не поддержал, но я выпил.

- У меня есть подруга, - говорил я, - близкий товарищ, женщина во всех отношениях замечательная. Я знаю ее четверть века, а она все лучше и лучше. Когда-то была скромная, больше помалкивала, а теперь... Что-то с ней произошло: куколка раскрылась, вспорхнула - такая бабочка, махаон! А родом она... Есть такая область - Тверская, мы всю ночь по ней ехали в скором поезде. Она больше Франции, а может, и всей Европы.

- Вместе с Африкой, - сказал брат.

- Пожалуй, без Африки, но - большая. Там у них есть город - Конаково, а вокруг конаковские деревни. Моя подружка оттуда. Думаю, в России это самое-самое место. Девушки там корпулентные, круглолицые и курносые. Училась она в Ленинградском университете, но это единственный ее прокол. Или нет, не знаю. Во всяком случае, учили ее там, как ни странно, хорошо.

- Слава Богу, совесть у тебя есть, - сказал брат.

- Всего пять лет она тут у вас проторчала, а всю жизнь в Конакове и в Москве. Короче, испортить у вас не успели. Служит она в нашей национальной галерее, называется - Третьяковка. Она там самая главная.

- Хранитель, что ли? - спросил брат.

- Директор... Ну, может, не директор, но она и есть самая главная - все хорошее от нее, а все... Да я бы столько вам про нее рассказал, кабы вы меня не прерывали, хотя бы о том, как она спасла наши святыни - Владимирскую Божью Матерь и Троицу, потому как Бородин с Ельциным хотели украсить ими новый Большой Кремлевский дворец...

- У нас бы тоже не отдали, - буркнул брат.

- А чего вам отдавать - откуда у вас Владимирская Божья Матерь? У вас только голландские шедевры и что-то по случаю - из Италии и Франции... А здесь год за годом собирали - да с самого начала! - поддерживали молодых, одаренных, выстраивались школы, направления, крепли и рвались внутрихудожественные связи - "котел", в котором варилось и вырастало национальное русское искусство... Учтите, нить я не теряю... Может, еще по одной?

- Не дам, - сказала моя барышня, - дотяни свою нить, тогда мы тебе...

- Хорошо, а закурить можно?

Все дружно закурили. Кроме Изольды.

- Итак, я продолжаю. Живет моя конаковская барышня со мной по соседству, квартира маленькая, завалена книгами, а кухонька - не повернешься. Женщина она сердобольная и, снисходя к моей сиротской жизни, приглашает то на обед, то на ужин. Муж ее, мой старый товарищ, сокровенный писатель, человек выпивающий, и мы с ним...

- А несокровенные трезвенники у вас есть - в Москве? - не удержался брат.

- Есть, но я их не знаю, думаю, они все питерские - Растиньяки.

Брат только крякнул.

- Ты меня не трогай, - предупредил я его, - не собьешь... Обычно мы ее долго ждем - хозяйку, она на работе. Разговариваем и естественно... Разрешите мне и сейчас чуть-чуть, а то пересохло.

Я выпил.

- У него, понимаете, какая система. Сначала аперитив: мадам привозит из заграничных путешествий экзотические напитки - а ее куда хочешь приглашают с выставками, всем, кроме вас, нужна наша национальная идея. Но они - те заморские напитки - хороши только для аперитивов. Затем он достает нашу, привычную, а уж потом из разных углов - у него удивительная память! вытаскивает пузырьки и графинчики...

- Ужас, - сказал младший брат, - и он еще этим хвастается...

- Я всего лишь констатирую и хочу, чтоб вы представили себе обстановку.

- Мы представили, - сказал брат.

- И вот однажды, - продолжил я, - мы выпивали, она пришла, стали закусывать, и я почему-то очень загрустил. Понимаете? У всех жизнь, как жизнь: жена приходит с работы, жарит картошку, муж радуется и закусывает... Так мне стало себя жалко - до слез. "Слушай, - сказал я ей, - давай куда-нибудь уедем?" - "Кто с кем?" - спросила она. "Мы с тобой". - "А как же мой благоверный?" - спросила она. "Вы уже тридцать лет вместе, - сказал я, неужто он тебе не надоел за столько лет?" "Надоел-надоел, - сказал мой товарищ, сокровенный писатель, и тоже загрустил, - всем я надоел..." Когда много выпьешь, становишься или очень веселым, или наоборот...

- Глубокая мысль, - сказал мой брат, - но ты хорош гусь: тебя привечают, поят-кормят, а ты у живой жены... То есть у живого мужа уводишь жену?

- Я не увожу, - сказал я, - я только предложил, к тому же при нем.

- Давай дальше, а то никогда не кончишь. Не понять только, какое это имеет отношение к Эрмитажу или хотя бы к Третьяковке?

- Сейчас поймешь, - сказал я, - главное, не потерять нить. Итак, в тот раз я высказал свое предложение. Причем, заметьте - от всего сердца.