Николай Гарин-Михайловский - Несколько лет в деревне

После долгого молчания Чичков заговорил:

– Неповинен я, видит Бог, что неповинен. Вижу сам, что пропадать приходится; здесь пропаду, там за то спасусь…

– Врёшь, – оборвал я его. – Там не спасёшься! Здесь ещё надуешь дураков, а Бога-то уж не обманешь. Здесь тело погубишь, а там и душу.

– Чиста моя душенька, – вскинул на меня глазами Чичков. – Будет она в раю, и неугасимая свеча будет гореть перед ней.

На мгновение я смутился от его твёрдых, убеждённых слов, но, вспомнив, что эта излишняя вера и чуткость и погубили всё дело, ответил:

– Хорошо. Дело твоей совести – запираться или нет, надувай других, а меня не надуешь. Чтобы пресечь возможность тебе сговориться с родными и заодно отвечать с ними, я тебя сейчас же арестую. Отправляйся на барский двор и во флигеле жди следователя.

– Не пойду, – ответил мрачно Чичков. – Вы не смеете без власти меня сажать под надзор.

– Если я говорю, так смею. Не пойдёшь волей, силой поведу, силой не дашься – на месте уложу.

– Иди, Ваня, – сказал старик Чичков. – Господь оправдает нас.

Ивана Чичкова увели во флигель, посадили в отдельную комнату и приставили двух караульщиков. Я послал два заявления: одно – становому, другое – следователю.

До стана было вёрст 15, к следователю 20.

Старик Чичков делал отчаянные попытки пробраться к заключённому, но я принял надлежащие меры. Являлся он ко мне, пробовал и в ногах валяться, и к угрозам прибегать, – я его вытолкал.

К вечеру приехал урядник с известием, что становой поставил банки и сам не может приехать. Нарочный от следователя привёз ответ, что следователь будет через три дня. Возмущённый, я сейчас же послал нарочного к прокурору с заявлением, что, в виду оттепели, следы могут растаять, вследствие чего прошу оказать давление на следователя. С урядником же мы немедленно приступили к производству предварительного дознания. Следствие тянулось целую ночь. Я обнаружил недурные способности следователя и привёл к противоречию всех свидетелей. К сожалению, урядник был малограмотен и, в конце концов, почти не записал ничего.

На деревне не спали и все были пьяны. Часа в два ночи в комнату, где производилось следствие, вбежал перепуганный Иван Васильевич и, вызвав меня и урядника в другую комнату, взволнованно сообщил, что только что приходил староста предупредить, что на деревне неспокойно, требуют выпуска на свободу Чичкова и грозят, в случае неисполнения их требования, сжечь усадьбу и убить меня, жену, детей и всех, кто будет стоять за нас. Закончил он просьбой дать ему отставку.

– Я вам верой и правдой служил, пока можно было. У меня у самого жена, дети…

– Дрова, свечи, сам скотина, – перебил я его, вспыхнув. – Убирайтесь к чёрту сию секунду, куда хотите, гнусный трус! Ещё солдатом называется, на войне бывал, а струсил и растерялся до того, что от страху не знает сам, что говорит.

– Ступайте, отдайте распоряжение, чтобы не тушили, если загорится, – пусть к чёрту горит, чтоб никого не подпускали к тому месту, откуда начнётся, пока я не приду и не осмотрю следов; никуда не денется, по воздуху не полетит, а по следам мы уже одного голубчика привели и других приведём, так и передайте.

Следствие продолжалось. Последние свидетели явились уже порядочно пьяными, так что добиться от них толку было мудрено, да и всё следствие, как не записанное, представляло мало интереса.

На урядника слова Ивана Васильевича произвели сильное впечатление.

– В виду исключительного положения дела, – обратился он ко мне в присутствии всех свидетелей и подсудимого, – в виду возбуждения, я полагал бы следствие на сегодня прекратить и преступника выпустить.

– Вы с ума сошли! – закричал я, вскакивая с места, не веря своим ушам, что он говорит.

– Я попросил бы вас говорить со мною учтивее. Объявляю следствие оконченным и обвиняемого свободным.

– Объявляю вас арестованным! – заревел я, как бешеный.

– Меня? – попятился урядник.

– Да, вас, вас, неспособного написать двух слов связно, неспособного понять, что вы вашим идиотским распоряжением, ночью, в пьяной, возбуждённой толпе можете наделать, неспособного даже побороть вашу трусость, которая и побуждает вас так действовать. Единственное, что могу вам разрешить – это дать нарочного для отправки на меня жалобы становому, что арестовал вас. Ступайте за мной в кабинет. А вы, – обратился я к свидетелям – марш домой. Сидор Фомич! Чичкова отвести на прежнее место, у дверей встань ты, кучер и садовник. Помните, что головой мне ответите, если выпустите.