Алексей Писемский: Взбаламученное море

«Не дожидайтесь меня. Я арестован!»

Евпраксия пошла.

Она беспрестанно оступалась и, кажется, совсем не видела, куда идет. Бакланов принужден был поддерживать ее.

Они прошли на пароход. Там капитан что-то торопливо бегал по палубе и отдавал приказания.

– Скоро мы поедем? – спросил его Бакланов.

– Надо скорее… Петербург горит… – отвечал ему тот.

– Как Петербург? – повторил Бакланов.

В ответ на это пассажиры указали ему на видневшееся облако дыму, окрашенное во многих местах красноватым цветом пламени.

– Евпраксия, Петербург горит! – не утерпел и сказал жене Бакланов.

– Господи, дети мои! – воскликнула та.

Бакланов понял, что сделал глупость.

– Где именно горит-то? – обертывался он и спрашивал всех.

– Апраксин двор, говорят, – отвечали ему.

– Апраксин двор, он далеко, – утешал было он жену.

– Два шага всего тут… – произнесла та и начала беспрестанно подходить к капитану и спрашивать: – скоро мы приедем, скоро?

– Самым полным ходом идем, – отвечал тот.

Пройди еще с час времени, и Евпраксия или бы с ума сошла, или бы у ней лопнуло сердце.

У пристани едва бросили трап, как она проскользнула по нему и побежала по Английской набережной, по площади, по Невскому.

Народ толпами валил по тротуару, перекликался, перебранивался. Неслись пожарные; на думе был выкинут красный флаг.

Чтобы избежать давки, Евпраксия повернула на Екатерининский канал.

Бакланов едва успевал следовать за ней.

В переулке их остановила целая куча народа.

– Ваше благородие… ваше благородие! – закричал из толпы голос к Бакланову.

– Что такое тут? – спросил тот.

Толпа напирала на двух каких-то господ, из которых одного огромного мужика несколько человек держали за руки; а другой, совершенный старичишка, дрожащею и слабою рукою повертывал ему галстук, с видимою целью удавить его.

– Кто тебя научал?.. Кто?.. – говорил он.

– Что такое? – повторил еще раз Бакланов.

– Поджигатель… У старичка дом-то поджигал, – отвечал кто-то ему.

– Кто научил? – повторял, уже покраснев от бешенства, старичишка.

– Поляки, ваше благородие, Матерь Божия! – пробормотал мужик.

– О-го-го-го! – заголосила толпа и повалила в сторону от Бакланова.

– Го-го-го-го! – слышалось ему еще несколько раз.

– А супружницу-то его швырнули в огонь, – объяснил ему проходивший мимо молодой мещанин.

Остановленный всею этой сценой, Бакланов едва догнал Евпраксию.

– Дай мне руку! – сказал он.

– На! – отвечала та, как помешанная, и все шла вперед.

Бакланов между тем припоминал черты мужика: не оставалось никакого сомнения, что это был Михайла, кучер Басардиных, а супружница его, вероятно, Иродиада.

На Садовой, перед банком, толпа снова остановила их.

Раздались какие-то клики, и вдали мелькал белый султан.

Бакланов сам невольно приостановился. Это шел государь.

– Батюшка наш… батюшка!.. – стонали и охали женщины.

– Ваше Императорское Величество, – повторяли мужики.

У чиновников некоторых головы дрожали.

Бакланов почувствовал, что и у него невольно навернулись слезы.

Евпраксия продолжала сама расталкивать народ, и им удалось наконец снова выбраться на Невский.

– Вези в Графский переулок! – сказала она, проворно садясь на первого извозчика.

Бакланов поспешил сесть с нею.

– Кто это такие поджигают? – спросил он у извозчика.

– Да кто их знает, батюшка!.. Этта вот тоже я ехал… так молодой баринок… как вот их?.. на Васильевском острову еще ученье-то им идет…

– Да, знаю! – подхватил Бакланов.

– Так как тоже от народу-то бежал, схватить было его хотели.

Бакланов невольно при этом припомнил, как он всегда спорил с молодыми людьми и уверял их, что они народа не знают. Они думали, что народ с ними, а он заподозрил их в первом скверном преступлении.

– А болтают тоже, и поляк этот жжет, – продолжал разговорчивый извозчик.

– Очень может быть!

– Болтают так… сказывают, – подтвердил извозчик.

Перед одним домом Евпраксия остановила извозчика и проворно пошла по лестнице.

Бакланов последовал за ней.

Она дернула за звонок.

Отворили, и в зале стояли Валерьян и Митя уже в курточках, а Петя еще в рубашечке. Она сразу всех их и обняла и прижала к груди.

Бакланова дети не узнали, и только один Валерьян сказал наконец:

– Ах, это папаша!

В дверях гостиной стояла старуха Сабакеева.

Бакланов едва имел духу подойти к ней к руке.

– Что, батюшка, отыскали наконец! – произнесла она голосом, исполненным презрения: – а где Валерьян? – прибавила она.