Николай Телешов - Крамола

Не успели еще дойти до места, как на улице показалась новая процессия: шел угрюмый человек с стеклянным зажженным фонарем, за ним приходский протопоп в лиловой бархатной камилавке и дьчкон с кадилом, оба в парчовых ризах; за ними нести небольшой образ на старой пелене и высокий деревянный крест с потемневшей живописью.

Едва они повернули в Линию, как на улице произошло новое движение: подъехала карета, еще больше прежней, но запряженная четвевней.

- Спаситель! Спаситель! - зашептали вокруг, и хор запел новое приветствие на новый мотив.

Из кареты также вышли священник и дьякон в ризах с зелеными разводами, а богомольцы, так же силясь, надуваясь и пошатываясь, выдвинули из кареты икону с темным, невероятно огромным ликом и, хватаясь за скобки и медные жерди, закидывая на плечи привязанные к ней ремни, с трудом понесли ее по Линии, отпугивая окриками усердную старуху. Всюду пахло можжевельником, дымом углей, ладаном и горячим воском.

Начался молебен.

Общее внимание сосредоточивалось на хоре и на соборном дьяконе, который, весь в золоте, лохматый, толстый и бородатый, торжественно доказывал публике свою принадлежность к первоклассным басам. Остальные все: монахи, дьяконы и священники, одетые в мишурные, пестрые ризы, сознавали свое бессилие и заботились только о том, чтобы несколько слов, доставшихся на их долю, произнести как можно трогательней и проще; все они были подавлены обаянием героя-дьякона и возглашали тексты, стесняясь и чувствуя, что их никто не слушает и никто ими не интересуется.

Боевым номером для дьякона считалось чтение Апостола. Покашляв в сторону и набравши в легкие воздуха, дьякон взял в обе руки книгу и, не раскрывая ее в знак того, что все в ней написанное он знает наизусть, вышел на середину и, медленно растягивая слова, прогудел низким, густым басом:

- Бра-ти-е..

Начальные фразы он продолжал читать тем же тоном, но, мало-помалу углубляясь в текст, он все более напрягал голос, выговаривал слова более раздельно и более громко; уже становилось заметно, что лицо его краснеет от напряжения и на висках выступают жилки, а голос начинает звенеть, как металл; уже теряется смысл произносимых слов, утрачивается связь между фразами, и слышится только голос - громкий, звучный и чистый, сотрясающий воздух, и все начинают бояться за него, любуясь этой силой, и ждут скорой развязки, а дьякон между тем заносится все выше и выше и все медленнее и все громче вытягивает слога, напрягая голос почти до звона; глаза его уже не видят перед собой ничего, кроме мути; кровь стучит в голову и в шею, и весь череп его звенит и содрогается, а из открытого горла широким потоком вырываются и мчатся оглушительные звуки, уже не слышные ему самоми, и разносятся в воздухе, сотрясая стекла и пламя свечей.

- Сам искушен бысть, - слышится последняя фраза.

И все с напряжением глядят на золоченую широкую спину и круто поднимающиеся плечи дьякона, не смея свободно вздохнуть.

- И иску-ша-е-мым по-мо-щи-и! - протянул дьякон, видимо из последних сил, и хор, точно спеша на выручку, громким восклицанием покрыл эту ноту, и отчаянное, почти безумное "щи" утонуло в ответном гуле и громе молодых и сильных голосов.

- Молодчина! Молодчина! - перешептывались и восторженно переглядывались все.

А Яша стоял, опустив голову, и думал; о чем он думал, он и сам не знал. Он слышал хор и возгласы, но мысли его были далеко от всего того, что он слышал и видел.

- Перекрести лоб-то!.. Нехорошо! - строго шепнул ему дедушка, незаметно для других толкнув его ногою.

Яша встрепенулся и, по привычке повинуясь, начал креститься, видя, как священник окунает в воду крест и многие становятся на колена, и слыша, как хор поет о даровании победы над "супротивными".

Далее он видел, как сквозь толпу начал протискиваться Воронов, неся в руке цилиндр, а другой рукой разглаживая на ходу свои баки. В первый раз заметил Яша на его стриженой голове небольшую розовую шишку, точно из его черепа кто-то показывал маленький кукиш. Он стал глядеть на его затылок и опять мысли его унеслись куда-то далеко, и глаза уже не видели опять ни Воронова, ни икон, ни монахов. Потом он опять очнулся, когда брызги холодной воды упали ему на лицо. Это священник, окуная в чашу волосяную кисть, кропил водой народ, широко взмахивая рукой и стараясь брызнуть как можно дальше.

А певчие заливались уже хвалою и громкими голосами воспевали славу и благодать; словно бубенчики, звенели дисканты, чередуясь и смешиваясь с альтами, дружно выкрикивали иногда басы, тяжело ревели октавы, и сладко замирали звучные теноры... А толпа весело двигалась и колыхалась; все устремились к иконам, чтобы приложиться к ним и выпить глоток освященной воды.