Николай Телешов - Начало конца

Вся земля должна принадлежать народу, и все фабрики и заводы - народу. И вся власть - народу. Вот как, Ларион!

- Много хочешь, Сережа, - скромно возражал Девяткин. - Разве возможно все сразу? Манифест уже получили. Там много хорошего для всех вас. Надо только, чтобы начальство не безобразничало.

- Не получили мы манифест, а заставили его дать, это разница! - вскипел неожиданно Щукин. - Но и тут нас надули. Свобода слова, свобода собраний, неприкосновенность личности - где они? Где они, я спрашиваю?

Правительство запрещает газеты, разгоняет народные собрания нагайками да прикладами, а то и штыками, арестовывает направо, налево, ссылает без суда, расстреливает, вешает. Нет! Обманутый народ должен опять подняться на решительный бой с беззаконием. И он восстанет! Вот помяни мое слово. Вот тебе моя рука в том порукой!

Он снова протянул Девяткину свою огромную ладонь с длинными пальцами и добавил:

- Сочтены ихние дни!

III

Целую неделю пробыл Девяткин среди семьи, в доме Щукина, но никакого отдыха он не чувствовал. Наоборот, эта неделя издергала его еще больше прежнего. Все вокруг было крайне напряжено, точно перетянутая струна, готовая лопнуть. Что-то большое таилось в людях, а что именно, было неясно. Все были до крайности недоверчивы и осторожны.

- Ну, я поеду домой, - сказал однажды Ларион Иванович жене. - Что-то мне у вас здесь не по себе. В Москве будет спокойнее.

Они попрощались. Щукин крепко пожал ему руку и сказал:

- В Москве будет хуже, помяни мое слово. Да не забудь, про что мы с тобой говорили, а во-вторых, еще раз прошу: ни единому человеку не рассказывай, как тебя жулики напугали на пустыре. Про пустырь - ни гу-гу!

Головами детей твоих запрещаю тебе это, помни!

- Да что ты меня стращаешь, Сережа? Что такое?

На кого ты?

- Помни, друг: там... открою тебе суть. Там, говоою.

оружие мы закопали. Понял?

Ларион Иванович побледнел.

- Вот как, - произнес он еле слышно.

- Вот как! - крепко подтвердил зять. - Теперь тебе ясно, что не я, а наши тебе этого не простят в случае чего.

Нарочно тебе сказал об этом, чтоб ты знал и понял.

Ни слова. Ни единого слова! Ни другу, ни недругу. Понял?

- Понял. Будь покоен.

- Так помни!

С этим и уехал в Москву Ларион Иванович.

Здесь, пользуясь неисчерпанным еще отпуском, он решил не ходить пока на службу, а пошагать по городу да послушать, о чем говорят люди. Признания зятя крайне его изумили и встревожили. Значит, там, на пустыре, они закапывали оружие, оттого трое сильных людей и испугались его одного, человека слабого, и разбежались. Недаром у Сергея были тогда руки в свежей земле, и понятно, почему из куртки у него вывалился револьвер.

"Вот оно что, - думал Ларион Иванович, неторопливо бродя по улицам Москвы и обдумывая свое отношение к неожиданным явлениям. - Надо бы Катю и детей сюда перевезти от греха", - соображал он; но уверение зятя, что в Москве "будет хуже", заставляло его менять свое решение. И действительно, не по поселкам же пойдет стрельба, уж если ей быть: конечно, все произойдет в Москве или в Петербурге. Так лучше уж оставить все как есть, а самому отдаться на волю судьбы! "Кому быть повешенным, того не застрелишь", - говорит пословица. На этом он и успокоился, тем более что видел, как объявленные манифестом свободы как будто бы не нарушаются и разговаривать теперь можно обо всем без боязни.

Его как крестьянина, хотя и оторвавшегося от земли и деревни, интересовал всего больше Крестьянский союз.

Там перед тысячами людей говорили люди такие слова и о таких делах, что сердце, казалось, выпрыгивало из груди. Когда держал речь товарищ Щербак, то дух захватывало как от радости, так и от страха.

- Время теперь особенное, - слышалось со всех сторон. - Особенное и ответственное. Государство наше разорено, законы наши неправильные и вредные для народа.

Чиновники продажны, в судах кривда, казна без денег, долги неимоверные...

И все это говорилось громко. А в ответ на это кричали тысячи голосов:

- Прогнать воров-чиновников! Народу - вся власть и вся земля! Требуем! Требуем!

Все это гремело перед Девяткиным, как призывная труба, сверкало, как молния, захватывало дух, как в омуте.

- Крестьянство всегда страдало от гнета помещиков и правительства. Оно голодало, чтобы те были сыты. Их разоряли и держали в невежестве, чтобы было удобнее жить чиновникам и буржуям. Но этого больше не будет, товарищи! - кричал с эстрады кто-то маленький, с черной бородкой, в очках, и ему вторил кто-то рослый, взмахивая руками над головой, такими же большими, с толстыми длинными пальцами, как у зятя Сергея. - Больше этого не будет, товарищи! Крестьяне теперь уже не малые дети и понимают, кто их враг, кто их друг.