Николай Телешов: Начало конца

- Покорнейше благодарю. Приеду в тот же день, в случае чего.

Вполне удовлетворенный расположением хозяев, Девяткин, оставив дела, выехал в Люберцы.

Семья его жила в стороне от станции, в конце Слободской улицы, возле бань. Идти было не близко, а сумерки сгущались быстро, и через несколько минут стало совершенно темно. Он шел, не торопясь, чтобы не утомить больное сердце, и нес маленький легкий узелок с бельем и гостинцами для детей и жены. Проходя мимо пустыря, он на минуту задержался, и слух его уловил где-то поблизости странные звуки, точно железный заступ взрывал землю, но с крайней осторожностью, медленно, тихо, как бы украдкой. Было безмолвно вокруг, и эти звуки доносились до Девяткина совершенно ясно.

"Воры, должно быть, - подумал Ларион Иванович и не знал, идти ли ему дальше, или повернуть обратно к станции и взять там извозчика. - А то разуют, разденут, и придешь в гости голым..."

Постоял в раздумье с минуту: ведь дом-то всего через двадцать шагов. Обидно быть рядом и не попасть. "Ну, авось пронесет беду мимо".

Стараясь не шуметь сапогами, он двинулся вперед и сейчас же наткнулся нос к носу на троих встречных. Сердце его упало. Но встречные тоже, видимо, струсили и мгновение рассыпались в разные стороны, точно провалились сквозь землю.

Девяткин бросился бегом, прижимая к груди узелок, и через две-три минуты был уже дома. Он вошел, запыхавшись, и почти повалился на скамью. Жена и ребятишки встревожились, а он некоторое время не имел силы объяснить, что с ним случилось. Напрасно ласкалась к нему маленькая дочка Аннушка, напрасно пытался рассказать ему что-то мальчик Петя, - Ларион Иванович лежал молча, тяжело дыша и глядел на них печальными глазами.

С улицы вошел слесарь, хозяин дома, где они жили, брат его жены Сергей Щукин, в картузе и в старой кожаной куртке, бритый, с сухим остроконечным лицом и с крутыми черными бровями над небольшими глазами, серыми, как сталь. Видимо, он был чем-то расстроен и сильно озабочен. Суровая складка лежала между бровей, а глаза, хотя и устремленные на зятя, глядели куда-то в сторону.

- А... Здравствуй, Ларион, - сказал он, подозрительно оглядываясь вокруг.

- Здравствуй, - ответил тот, улыбаясь, и встал. - А я вот пришел и дух перевести не могу. Напугался сейчас. Сердце-то нездоровое, вот и мерещится всякая чепуха.

- Кто тебя напугал? Где тебя напугали? - с острым и тревожным интересом допрашивал Щукин. - Говори скорей, что случилось.

- Да ничего не случилось. Думал, ограбят, а они сами пустились от меня наутек. Вот здесь, на пустыре, чуть не рядом. Землю, что ли, они копали... Три человека было...

Глаза Щукина вдруг стали ласковее, и складка между бровей разгладилась. Он протянул Ларнону руку и сказал:

- Я и не поздоровался с тобой, как следует. Ну, здравствуй, милый. Так ты один шел? Никого за тобой больше не было?

- Никого не было. А что?

- Да у нас ворья больно много развелось. Да и шпиков множество, так и шныряют везде. По теперешним тревожным временам того гляди упрячут ни за что. Либо ограбят... Вот что, брат: не болтай ты никому про этот пустырь, а то и тебе влететь может, да и нас с сестрой не помилуют. Запутают, черти. Лучше забудь обо всем и давай ужинать.

Он расстегнул куртку и хотел ее сбросить с себя; от резкого движения из кармана вывалилось что-то тяжелое и грохнулось об пол. Девяткин увидел револьвер, за которым Щукин нагнулся, быстро его поднял и спрятал за пазуху.

- Ты чего с пистолетом ходишь? - улыбнулся Ларион.

- В починку отдали, - нехотя ответил тот. - Да оно бы не плохо и свой такой же иметь. Я бы не отказался.

- Нет, я боюсь этих игрушек, - проговорил Ларион. - До добра они не доводят.

- А штука хорошая! - усмехнулся Щукин, шутливо протягивая зятю револьвер на раскрытой ладони.

Рука его была большая, с крепкими длинными пальцами. Невольно Девяткин заметил, что пальцы и рукав кожана запачканы свежей землей, едва начавшей подсыхать.

Он вопросительно поглядел на Сергея, вспоминая звук заступа. Тот и сам увидел следы земли на руке и быстро положил револьвер в карман.

- Картошку ходил перебирать к ужину, все лапы впотьмах измазал, сказал он громко сестре. - Ну-ка, дай-ка водицы ополоснуть да собирай ужин.

За ужином разговоры шли о забастовках, о манифесте, о Крестьянском союзе, работающем в Москве, - разговоры самые "теперешние", как их называли.

- Рабочие свое дело ведут крепко, - говорил слесарь, - но необходимо, чтоб их поддержали крестьяне, а крестьян чтоб поддержали солдаты. Тогда дело сделано.