Софрон Данилов - Бьётся сердце

Пестряков помедлил, собираясь с мыслями, поправил очки на переносице. За окном выла метель.

— Послушайте, пожалуйста. Появившись в школе, вы, Аласов, систематически и целенаправленно разваливаете коллектив. Есть много тому доказательств. Самый свежий пример — сегодняшняя истерика юноши Сектяева, существа вообще робкого и благоразумного. Прямой результат вашего, Сергей Эргисович, хождения по квартирам учителей, собирания компрометирующих сведений у школьников. Мы по кирпичику, по жердочке и соломинке строили этот дом! Тут вся жизнь — и моя, и вот Фёдора Баглаевича. И мы не дадим, — голос Пестрякова зазвенел, — не дадим в один момент разрушить всё!

— Я требую одного — чтобы мне ответили по поводу дутых отметок. Только о них сейчас речь, — упрямо повторил Аласов.

— Дутые отметки? — переспросил Пестряков как бы даже с удивлением. — А вот это уже чистый поклёп, милейший… Впрочем, что вам доказывать! Нахов, ваш друг, сегодня справедливо сказал: если на советском производстве наблюдаются факты очковтирательства, обман государства, об этом необходимо прямым путём сообщать в соответствующие органы. Пожалуйста — роно, райком, наконец, прокуратура…

— Тимир Иванович, я ведь к вам и к Фёдору Баглаевичу с открытой душой. Говорят же: что не удаётся топором — удаётся советом, а вы даже обернуться не желаете в мою сторону! Но если мы здесь не поймём друг друга…

— Тогда? — насмешливо спросил Пестряков. — Боже, что же нам тогда будет?

— Плохо будет, — сказал Аласов.

— Война?

— Если угодно.

— Ой нет, — легонько покачал головой завуч, поглядывая на Аласова сквозь очки. — Нет, Сергей Эргисович, никакой войны не будет. Не станем мы дожидаться боевых действий. Мы вас просто выгоним.

— Как… выгоним?

— А вот так. В самом прямом смысле слова. За неблаговидные действия, за методы, несовместимые со званием педагога… Ко всему — факты по личной линии. Слишком явственно пышет от вас ненавистью… Впрочем, всё это мы ясно обоснуем в приказе по школе…

— Вы это серьёзно? — Аласов был огорошен услышанным. — Фёдор Баглаевич, вы действительно так решили насчёт меня?

Шея директора побагровела, по лицу его было видно, что решение Пестрякова и для него новость. Но сказал он всё-таки то, что от него требовалось:

— Да, Серёжа, ничего у нас с тобой не получается. Я ведь предупреждал… Ты извини, не со зла всё это, такие уж обстоятельства… — он помялся, подёргал щекой. — Тимир Иванович, конечно, несколько сгустил. Оба вы горячи… Приказа, марания трудовой книжки — ничего такого не нужно… Отпустим тебя с миром. В какую школу захочешь, туда и пойдёшь.

— Согласен, — поспешил поддержать его завуч. — Есть простейшее решение: по собственному желанию. Напишите заявление в роно, придумайте мотив какой-нибудь по своему усмотрению. Остальное беру на себя.

— И здесь от надувательства не удержались! — горько усмехнулся Аласов.

— Вам смешно, Сергей Эргисович? В таком случае — спокойной ночи. Мы терпели до поры, уговаривали. Но, видно, не судьба нам под одной крышей. Всё, что нужно было сказать, вам уже сказано. Срок — до конца текущей четверти…

— Не выйдет… Не рассчитывайте! Из этой школы я никогда не уйду.

— Уйдёшь!.. — сказал Тимир Иванович сквозь зубы. — Прогоним заледенелой жердью!

— Вот теперь всё ясно, — сказал Аласов в дверях, надевая пальто. — Никакого тумана. Спасибо за откровенность.

Промысловые лыжи, широкие, на оленьем меху, надёжно держали в самых глубоких ярах, не проваливались и не черпали снега. На таких лыжах можно свободно пройти всю тайгу насквозь. Только бы сил хватило да было зачем.

Вчера из района, как ни спешил, вернулся поздно. Хотел тотчас же отправиться в Летяжье, вдогонку за ребятами, но мать отговорила: куда в ночь, усталый, из одной дороги в другую. Ничего с твоими школьниками не случится — взрослые парни и девки, в старину такие уже по второму ребёнку нянчили. Да и старик Лука с ними.

Она ни словом не обмолвилась о его поездке в райцентр, но от скорбных её глаз Аласову делалось не по себе. Смотрит так, будто он уже обречён. В какой-то миг (словно душа надломилась) ему захотелось, как в детстве, припасть к коленям матери, зарыться лицом в её фартуке.

Но он засмеялся во всю глотку, прочитав нечто забавное в газете, которую просматривал за ужином: «Слушай, мама, что написал один пенсионер…» Приступ сыновнего веселья среди ночи нисколько не развеселил мать. Она даже стала посматривать на него с некоторой опаской: ишь ты, как хохочет странно…