Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

И, поднявшись из-за куста во весь рост, пошел не спеша через дорогу. Из темноты раздалось:

— Стий! Хто йде?

— Та ты що, кум Терень? Чы тоби повылазыло, не пи-знаешь?

— О! Мартын! Звидкиля це ты?

— Та не кричи, як скаженый… Це ж я за самогоном ходыв.

— Оце дило! Прынис? А тэбэ сотнык ще з пивдня шукае… [32] Вот это дело! Принес? А тебя сотник с полудня ищет.

— Тю! Приспичыло ему… А самогон таки добрый, налыты?

Ответа не последовало, и только глухой стук падающего тяжелого тела отдался по земле. И сразу же из лесу — темные извивающиеся тени. Завязалась схватка. Работали лишь ножи и приклады. Предсмертные хрипы, стоны, охи, кто-то громко дышал. Застава полицаев была уничтожена без шума. Вдоль дороги в обе стороны ушли дозоры, пушку-сорокапятку с десятком снарядов замаскировали для стрельбы прямой наводкой. Дорога была перерезана, группа прорыва заняла оборону, из лесу потянулся отряд.

Варухина также назначили в дозор старшим группы и послали по дороге на запад. В задачу дозора входила ликвидация вражеского патруля, если он появится на дороге и пойдет в сторону только что истребленной заставы. И больше ничего. Главное — тишина.

Пройдя полкилометра, Варухин вспомнил, что именно здесь, по словам полицая, располагались каратели, посадившие заслоном по бортам русских женщин. И тут он вдруг подумал с раздражением: «Отряд, считай, вышел из окружения — и опять Афанасьев в героях-спасителях! Куда ни ткнись, везде Афанасьев, — ну, прямо тебе Кутузов какой! А чего в нем, кроме вечных придирок? Да не будь их, я давно бы уже ходил в замах у Коржевского… Ведь козе понятно, за что Афанасьев злобится на меня: ордену завидует. У меня боевой на груди, а у него и медальки завалящей нет — ни спереди, ни сзади ничего не блестит, хе-хе!.. А почему? Да потому, что у меня, слава богу, на плечах не подставка для шапки, а голова, которая, между прочим, очень неплохо умеет разбираться в ситуациях!..»

Сейчас Варухин почувствовал, что сложилась именно благоприятная для него ситуация. Можно отличиться безо всякой опасности. Дураки, топающие рядом, этого не понимают, куда им! Но он-то не упустит счастливого случая. И война должна приносить прибыль. Если за спасение раненого командира получен орден и повышение по службе, то за спасение обреченных женщин, захваченных фашистами… Тут не орденом пахнет! Тут бери повыше!

И Варухин, загоревшись честолюбивым азартом, воскликнул приглушенно:

— Надо спасать русских матерей! — И пояснил: — Фрицы со своего тыла нападения не ждут, а мы спокойненько проберемся от леса в их расположение и вырежем всех, как только что вырезали начисто заставу полицаев.

Немолодой партизан с вялыми движениями рук и с лицом, заросшим рыжими волосами, буркнул недовольно:

— Так ведь командир приказал не шуметь…

— А зачем шуметь? Странные разговорчики! За шум — расстрел на месте! И учтите, когда враг берет за горло, надо нападать на него первым! Мы, советские люди, самые человеколюбивые на земле, и вдруг бросим на произвол наших несчастных женщин! Ни народ, ни собственная совесть никогда не простят нам такой подлости! Марш за мной!

Они пошли, согнувшись, углубляясь в лес. Избегали мест, освещенных лесным пожаром. Шли осторожно, соблюдали тишину, умело маскируясь. Только изредка под ногами потрескивал сушняк да где-то гнусно кугукала сова.

Опушка леса густо поросла травой. Трава глушила шаги, слышен лишь мягкий шорох. Вдруг небо озарилось серебристым мерцаньем ракеты. Варухина и его дозор как подкосило, попадали в траву недалеко от грузовиков и только потом поняли, где находятся. В голубоватом сиянии машины казались угольно-черными, безжизненными, ни людей, ни какого-либо движения незаметно.

Ракета, оставив за собой на несколько секунд огненную линию, гаснет, а дозорные лежат, слившись с травой. Теперь им кажется, что стало еще темнее, лишь на востоке тянется, не гаснет мутно-оранжевая полоса. Варухин соображает: «Пульнут еще ракету для профилактики или нет?» Проходит минута, другая… На ближнем грузовике что-то происходит, слышатся приглушенные голоса, возня. Варухин берет в зубы нож, снимает с предохранителя затвор автомата, подает знак своим: «Вперед!».

Трое поползли сразу, а рыжеволосый, чуть помешкав, вздохнул и с автоматом в руке отправился следом. Когда до грузовиков осталось шагов двадцать, Варухин поднялся и пошел, как свой. Из кузова машины доносился воркующий смех. По команде Варухина дозор приблизился к другим машинам. Заглянули в одну, в другую — пусто. Русских женщин нет, только в крытой машине еще раздавался приглушенный смех мужчины и женщины. В руке Варухина блеснул нож, и смех оборвался. Варухин обшаривал торопливо карманы мужчины, а партизаны, притаившись под кузовом, мучительно соображали: зачем надо было убивать этого солдата и эту женщину сейчас, в момент выхода отряда из окружения? Бессмысленное и опасное убийство в любой миг может раскрыться, враг поднимет тревогу, и отряд будет демаскирован.