Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

— Бери мой дрючок — оставлю его тебе в наследство — и топай с ним по горам, по долам, подыскивай для своей будущей базы подходящее место.

— По моим наметкам, останется человек пятнадцать, — уточнил Присяжнюк.

Юрась ушел от командира, проклиная свою бесхарактерность. «Размазня! Тюфяк! Что скажет теперь Васса!»

Вечером, налив отцу супу, она присела молча на нары и уставилась в землю. Коржевский взял ложку, опустил ее в миску и посмотрел вскользь на дочь. Только сейчас у него возник вопрос: почему получилось так, что он до сих пор ни разу не поговорил с Вассой о ее взаимоотношениях с Байдой? Вот что значит нет матери! Мать бы не забыла, а он даже не спросил об этом, хотя знал: всегда находятся доброжелатели-информаторы, которые не могут не сообщить отцу, с кем встречается его дочь и проводит свободные часы. Он знал, что в свое время она уделяла внимание Варухину, теперь увлеклась Байдой. Парень он неплохой. У них, молодых, своя жизнь. Пусть кругом горит земля, пусть льются слезы, а молодое как тянулось, так и будет тянуться к молодому, и ничто им не помеха, в том числе и родители. Да и вообще, что он знает о дочери, хотя она и выросла на глазах и сейчас все время рядом!

Коржевский задумчиво повертел в пальцах грубоватый черенок «бурлацкой ложки», вырезанной дедом Адамом из березовой баклуши, и принялся хлебать остывший суп. В другое время Васса не позволила б себе поставить отцу холодную еду — он ее не терпел, а сейчас уперлась взглядом в шляпку гвоздя на полу и сидит ко всему безразличная.

Поев, Коржевский встал, подошел к Вассе, положил ей руку на голову, как это делал всегда, желая вызвать на откровенность. И Васса, как бывало прежде, прижалась к нему, погладила по колючей щеке, сдержанно улыбнулась. Коржевский понял: на душе у нее неспокойно, улыбка не стерла с ее глаз заботу, и осторожно, чтобы не обидеть непониманием, сказал:

— До того как пожениться, я и мама твоя жили больше двух лет в разных краях. Это трудно, конечно, зато мы проверили себя, испытали свои, чувства, понимаешь? Я желаю тебе добра, и хотелось бы, чтоб ты не забывала: нынче многие находятся в одиночестве, многие разлучены с родными и близкими.

— Папа, если ты на самом деле желаешь мне добра, прошу тебя как отца и как командира: оставь меня здесь.

— Здесь? Что за блажь? Зачем? Уж не затем ли, что здесь остается Байда? Но его нельзя брать, потому что он ранен.

Васса чуть порозовела и тихо сказала, не поднимая головы:

— Кого-то брать или не брать — это твое право, а я говорю о себе. В общем, я не могу идти в рейд, папа, я… Мне неудобно говорить тебе, но… понимаешь, я буду матерью…

Лицо Коржевского напряглось, он порывисто схватил Вассу за руки, тонкие и шершавые, сжал. Она смотрела ему в глаза ясно и немного тревожно.

— Не сердись на меня, — мягко проговорила она.

Коржевский легонько отстранил ее, посмотрел со стороны. Груди у Вассы стали крупней и живот выше. Взлохматил бороду, развел в досаде руками.

— Н-ну, доченька, уж не знаю, что и сказать тебе. Время ты выбрала самое неподходящее. Я просто ошеломлен. Никогда не думал, что ты… что твоя самостоятельность зайдет так далеко!

В глазах Вассы блеснули слезинки. Тихонько всхлипнула.

— Я… тоже, папа, не думала.

В отцовской груди вдруг стало горячо, даже перехватило дыхание. Сдерживая волнение, он спросил:

— И… когда ты ждешь?

— Половину проходила.

— Нда… какой уж тут рейд! А почему же раньше не сказала, черт побери? Я бы отправил тебя на Большую землю!

— Потому и не сказала…

— Это тебя твой благоверный настропалил? Чем вы думали, шут вас возьми! У-у-у, дурачье! Молчать! — крикнул он запальчиво, хотя Васса и не пыталась раскрывать рот. — На Большой земле больницы, врачи, уход! Я бы в тысячу раз был спокойней! А тут что? Где молока возьмешь? Нет, погубят ребенка, разбойники!..

— Папочка! Милый! Папочка! — обхватив его шею руками, восклицала Васса.

— «Папочка, папочка»! Чего подлизываешься? Ждешь, старик пузыри пускать начнет от восторга?

— Папочка, ты не представляешь себе, как я счастлива, что ты меня так ругаешь. Ругай еще больше!

Он разомкнул на своей шее ее руки.

— Соплячка! Еще насмехается! — И, повернув Вассу, шлепнул по заду.

Она подпрыгнула, засмеялась, чмокнула в нос — на щеках щетина, — сказала твердо:

— Зачем мне куда-то улетать от моих родных? Я и здесь, в лесу, рожу славного партизаненка. Ты же сам этого хочешь. В душе. Ведь я не какая-то там неженка или слабенькая — все будет в порядке.