Алексей Азаров - Дело государственной важности

— Вот именно: элементарное. А более сложный ход вы в расчет не хотите принять? — Тон у Мюллера был ироническим, но лицо оставалось серьезным. — Они ведь могут предположить, что столкнутся с такими умниками, как мы с вами.

Штрюбнинг, уловив иронию, позволил себе улыбнуться:

— Разумеется. Мы ее подозреваем, и мы же, приняв во внимание мнимую «топорность» работы чехов, сами подыскиваем ей оправдания. Вы это имели в виду?

Мюллер тихо засмеялся. Покачал лысеющей головой:

— Да, так! При одном условии, что в будущем Штилле может быть им полезна. А чем, скажите-ка, Штрюбнинг, может быть полезным врагу лицо, которое, согласно все тем же элементарным — подчеркиваю: элементарным! — правилам, мы должны раз и навсегда отсечь от своего учреждения? Что оно им принесет, это лицо? Сведенья о ценах в сосисочных? Или вы думаете иначе?

— Нет, — сказал Штрюбнинг, не попадая в тон. — Штандартенфюрер прав. И допрос мне нужен для формальности. Ибо… — он на мгновение запнулся, но тут же докончил твердо: — Ибо прошлое Бертгольда вызвало у меня серьезные сомнения. Не поручусь, что коллега Вермке и Кристман не допустили ошибки.

— Вы беретесь это доказать?

Лицо Мюллера стало непроницаемым, но Штрюбнинг уже не мог отступить:

— Да, штандартенфюрер! Да! С помощью серьезных документов.

Мюллер был выходцем из низов и любил жаргонные словечки. Даже став тем, кем он стал, он нередко пускал их в ход. Поэтому фраза, которой он завершил разговор, прозвучала отнюдь не по-уставному.

— Ну-ну, — сказал Мюллер нехотя и без выражения. — Валяйте!

Вернувшись к себе, Штрюбнинг разделил бумаги из портфеля на несколько стопок. Вложил их в служебные корочки. Спрятал дела, кроме двух, в сейф. Некоторое время бездумно разглядывал стены: отдыхал, расслабляясь после трудного разговора. Потом заставил себя собраться. Перечитал бумаги, раскассировал их по папкам секретного делопроизводства, одну из двух — толстую — отправил в сейф. Подумал: «На Бертгольда уйдет бездна времени. Да и не стоит торопиться. Мюллер, по-моему, хочет иметь на Кристмана и Вермке компрометирующие материалы и прибрать эту пару к рукам. Копает под АО. Значит, нужно все здорово подработать». Додумывая это, Штрюбнинг раскрыл вторую папку, щелкнул патентованным скоросшивателем, закрыл. Написал косым почерком на этикетке: «Эльзе Штилле». Пониже вывел: «Документов по описи 2 (два):

1. Газета «Народный вестник» от 8. IX. 1935 г.

2. Отношение СС-бригадефюрера Вермке из АО». Выше всего этого, оттиснутый черным, хищно впился в бумагу длинный, в одну строчку гриф: «Секретно! Дело государственной важности».

В берлинской квартире Эльзе ожидали слой серой пыли на вещах и продолговатый конверт в почтовом ящике. Распечатав его, она извлекла короткое письмо, отпечатанное на машинке, и приглашение посетить криминаль-ассистента Штрюбнинга — Принц-Альбрехтштрассе, 8, комната 163, — или позвонить ему, если болезнь или загруженность делами помешают ей нанести визит до 21 сентября. Прочитав приглашение, Эльзе не испытала страха. Если б гестапо собиралось ее арестовать, то не тратило бы времени на переписку, а взяло сразу же по переезде границы, и точка.

Все-таки она постаралась подготовиться к визиту на Принц-Альбрехтштрассе. Перебрала про себя, скрупулезно копаясь в деталях, все обстоятельства пражского периода и пришла к выводу, что ее знакомство с надпоручником Любомиром Веселы не может быть установлено, ибо разговаривали они всегда без свидетелей, по телефону, за исключением единственного раза, когда Карл Фрешнер свел их в своей квартире.

Это было осенью тридцать четвертого.

Они сидели в крохотном кабинетике Карла, примыкающем к кухне. Эльзе заварила кофе. Фрешнер достал губную гармошку, сыграл несколько тактов из «Весенних цветов», песенки эльзиного детства: «И сон беспечный придет ко мне…» Спросил:

— Дома еще поют это?

Эльзе сняла кофейник со спиртовки. Пожала плечами:

— Поют. Но чаще слышишь другое: «Мы двинемся дальше в поход, пусть все разлетится в дребезги! Сегодня мы владеем Германией, завтра нашим будет весь мир!»

— Это серьезно? — спросил Веселы.

— Не знаю, — сказала Эльзе. — Пока еще просто поют…

Фрешнер покачал головой:

— Это записано у наци в программных документах, Любомир. Знаешь, что изрек Гитлер в «Моей борьбе»? Политика, целью которой не является война, не имеет ни цены, ни смысла.

— Коалиция, — негромко и вежливо поправил Веселы. — Там сказано: коалиция, а не политика. Глава вторая, по-моему, — добавил он, обнаружив неожиданное для Эльзе знакомство с «творением» фюрера.