Станислав Рем - Двадцатое июля

— Ты преувеличиваешь. И прекрасно знаешь об истинной причине нежелания Ади жениться.

«Боров» тяжело задышал: ему было неприятно вспоминать о старой истории несчастной любви Гитлера к своей ближайшей родственнице.

А Геббельс имел свои виды на Еву Браун: он давно мечтал заполучить ее в постель. Но до сих пор ему мешал Гитлер.

— А как же их светлая чистая любовь, о которой известно всей Германии? — не отступал министр пропаганды.

— Да плевать мне, какая у них была любовь! — огрызнулся маршал, — Но я не позволю, чтобы наш план провалился из-за какой-то девчонки. А также не хочу, чтобы похороны превратились в светскую вечеринку.

Не согласиться с последними аргументами было невозможно. А потому Ева Браун так и не получила приглашения.

Шпеер отметил также, что среди присутствующих нет ни одного представителя вермахта. «И напрасно, — подумал он. — Не все генералы поддержали заговорщиков. А такой удар по их самолюбию в будущем может дать о себе знать».

Зал всколыхнулся. Обитые металлом двери распахнулись, и в сопровождении эскорта из личной охраны в зал вошел Гитлер.

Министр впился взглядом в невысокую фигурку фюрера, пытаясь найти хоть один изъян, могущий выдать в нем двойника. Но все было тщетно. Актер мастерски исполнял свою роль.

Геббельс тоже внимательно следил за Бургдорфом. То, что сейчас делал двойник, было тщательно отрепетировано ночью. В то самое время, когда для всех они «возвращались из Ставки». И хотя Геббельс не спал уже двое суток, сонливости он сейчас не ощущал. Нервы были на пределе.

Первый выход Бургдорфа в люди состоялся днем. Пресса, специально предупрежденная министром пропаганды, почти два часа ждала прибытия поезда из «Вольфшанце». И когда тот наконец состыковался с платформой и двери вагона распахнулись, журналисты, выглядывая из-под рук и из-за спин полицейских, не пускавших их к вагону, в первое мгновение не могли прийти в себя от шока.

Гитлер тяжелой походкой, прихрамывая (результат ночного пулевого ранения), с трудом сошел с вагонной площадки, после чего молча окинул взглядом присуствующих. Несколько секунд он оценивал обстановку, и когда убедился, что его готовы услышать, вскинул руку в знаменитом приветствии:

— Никаких слов. Сейчас. Сейчас только тишина. Мы свое слово скажем позже. И не здесь!

Геббельс вышел из-за спины «фюрера»:

— Господа, прошу пропустить! О конференции мы вас уведомим!

Геббельс припомнил, сколь грамотно Бургдорф прошел сквозь плотный людской коридор характерной шаркающей походкой. Эту походку они репетировали часа три. По идее Геббельса, фюрер должен был вернуться в Берлин сломленный телом, но не сломленный духом. И этот спектакль у него прекрасно получился: через час все газеты и радио только о том и трубили, что фюрер жив и, хотя и ранен, полон духовных сил и энергии как никогда. Но то были журналисты, которые мало общались с Гитлером тет-а-тет. Теперь задача стояла сложнее. В зале находились люди, знавшие фюрера не один год. А потому от Бургдорфа требовались полная концентрация и отменное мастерство.

«Фюрер» прошел к трибуне. Вспышки фотокамер ослепили зал.

Бургдорф вынул из рукава и украдкой положил на кафедру лист бумаги с текстом будущей речи. Те немногие, кто заметил его уловку, сделали вид, будто ничего не произошло.

— Народ Германии! — начал свою речь «рейхсканцлер». Голос звучал надрывно звонко. Так, как учил Геббельс. — Сегодня мне тяжело говорить, потому что я стою перед телами наших товарищей, отдавших жизнь за победу Германии. За победу Рейха! Рука предателя лишила их жизни. Мне особенно тяжело говорить потому…

Мюллер в момент выступления Бургдорфа находился перед стенами рейхсканцелярии: он инструктировал фотокорреспондентов и кинохроникеров о правилах поведения.

— Смотрите внимательно. — Его рука указала на взвод солдат СС, выстроившихся на импровизированном плацу перед центральным входом в рейхсканцелярию. — Меня интересует четвертый справа. Когда ему будут вручать награду, нужно зафиксировать все полностью. От начала и до конца. Вопросы?

Вопросов не было.

В помещении зала становилось душно. Геббельс почувствовал, как на рубашке, под мышками, разрастаются пятна пота. А двойник все вещал и вещал:

— …Мы должны стать такими, каким был Фридрих Великий, и вести себя соответственно. Я всегда говорил: дело нашей чести — заботиться о том, чтобы, если в Германии каждые 150 лет будет возникать такое критическое положение, как сегодня, наши внуки могли бы сослаться на нас как на героический пример стойкости…