Александр Коноплин - Сорок утренников (сборник)

Она повторила прелюдию. Нет, темы безысходности в этой музыке не было. В ней было напряжение, какое бывает у очень сильных. Сильные вообще не признают безысходности и борются до конца…

Так вот о чем хотел рассказать Борис Пальнов!

В апреле погиб отец. В извещении указывалось место, где он похоронен: «Московская область, Истринский район, в двух километрах северо-западнее деревни Максимовка».

Зоя Александровна перестала следить за собой, осунулась, постарела, платья висели на ней, как на вешалке.

В мае прекратились письма от Бориса. В это время немцы предприняли новое наступление на столицу. Газеты коротко сообщали о сдаче городов и ничего не говорили о потерях. По радио без конца передавались марши и легкая музыка.

Кирины соседи еще ранней весной вскопали под картошку газон, Зоя Александровна отнесла в деревню свое любимое котиковое манто.

Во дворе Преображенского монастыря и на Туговой горе стояли зенитки. На всех высоких зданиях дежурили бойцы ПВО.

По примеру соседей Зоя Александровна с Кирой вскопали под картошку цветник.

Вскоре в музыкальном училище прекратились занятия. В аудиториях поставили железные кровати, гардеробную переоборудовали под кухню.

Светлой июньской ночью город принял первую партию эвакуированных из Ленинграда детей. Кира в паре с однокашницей по училищу Верочкой Жуковской таскали дистрофиков, кладя их по два и по три на одну кровать. В коридорах стоял удушливый запах детского поноса. Во дворе, в бывшем флигеле, где раньше хранился инвентарь, устроили мертвецкую. Потом в ней нужда отпала: оставшихся в живых детей распределили по сельским Советам, где создавались детские дома со своими приусадебными участками, коровами, свиньями, курами…

В бывшем здании училища теперь был не перевалочный пункт, а тоже детский дом. Впрочем, оттого, что детей стало меньше, хлопот с ними не убавилось, и обеих подруг попросили поработать санитарками.

— Хотя бы до осени, девочки! — заглядывая каждой в глаза, говорила заведующая. — Во время дежурств питаться будете из общего котла.

У заведующей были добрые глаза и очень толстые ноги, похожие на тумбы.

— Это после дистрофии, — пояснила она, уловив недоверчивые взгляды, — сердце ослаблено голодом и не справляется с нагрузкой. Так уж вы, пожалуйста, не подведите, голубушки!

Прошло два месяцами Верочка сказала:

— Кажется, я постарела лет на десять. Моей сменщице по палате нет и сорока, а она вся седая. В Ленинграде на ее глазах умерли дети, мать, две сестренки. Еле ходит, а в больницу не ложится. Говорит, каждый должен выполнить свой долг до конца. Она детей очень любит.

— Я их тоже люблю, — сказала Кира, — но отсюда скоро уйду. Выносить горшки и ставить клизмы может любая старушка. Еще рада будет: питание из общего котла… Ты вот плачешь, когда умирает дистрофик, а у меня сердце сохнет от злости! Мне все кажется, что я перед ним виновата: сильная, здоровая сижу в тылу, макароны из белой муки ем! Окопалась, как говорят фронтовики…

— Это что же, выходит, и я — окопалась? — у Верочки от обиды задрожали губы. — Да мы с Варварой Петровной по трое суток из палаты не выходим! Глаз не смыкаем! Я, может, не одного от смерти спасла!

— Все так, — сказала Кира, — а только ты и я — разные люди. У меня первый разряд по стрельбе из винтовки, понятно? Мелкокалиберной, правда… Я в снайперы хочу.

— Почему именно — в снайперы? — у Верочки от любопытства вытянулась шея.

— Снайпер каждый раз своими глазами видит, как фашист падает. Как он там корчится, проклятый, после его выстрела! Хочу, чтобы не кто-то другой, а я, я его подстрелила! В общем, завтра иду в военкомат.

— А как же я? — спросила Верочка.

Но из военкомата Кира вернулась присмиревшей.

— Отказали. Говорят, если понадобишься, заберем без твоего согласия, а пока иди, работай…

Верочка облегченно вздохнула.

Осенью немцы сделали попытку разбомбить железнодорожный мост через Волгу. Их не пустили зенитчики и появившиеся в самый последний момент тупоносые маленькие истребители. «Юнкерсы» кинулись прочь и побросали бомбы куда попало. Одна разорвалась недалеко от Тихого переулка. Старому дому, где жили Ордынцевы, было далеко за сто. Взрывной волной его сильно тряхнуло, он застонал, заскрипел, покосился и придавил парадное крыльцо. Жителям предложили выехать, но они не согласились. Бухгалтер-холостяк Лизунов не поехал из принципа: «Если бы город охраняли как следует, бомбы не падали где попало…» Одинокая старушка Анна Ивановна сказала, что хотела бы умереть там, где родилась, Зоя Александровна не рискнула оставить огород, где у нее к тому времени выросла репа, картошка, морковь, свекла, а Кира отказалась уехать от почтового ящика: Борис мог писать только по этому адресу.