Константин Лапин - Подснежник на бруствере

Штурмовая танковая бригада с автоматчиками на броне ворвалась в берлинское предместье. Из оконных проемов, из-за развалин выплескивались огненные хвосты — это эсэсовцы, последний оплот обезумевшего фюрера, фаустпатронами пытались остановить советские танки.

С отделением автоматчиков я перебегала от дома к дому. Очистив от фашистов чердак, мы с крыши били в тех, кто продолжал бессмысленное сопротивление…

Мне не стыдно сознаться, что я горжусь своими боевыми орденами, они нелегко достались. Но одной из самых почетных наград считаю грамоту участника взятия Берлина, подписанную генералом, а ныне маршалом Катуковым.

В ночь на третье мая стрельба стихла. Над рейхстагом развевался красный флаг победы. Воины расписывались на выщербленных осколками и пулями массивных колоннах. Где-то в уголочке, на уцелевшем чистом месте, расписалась от имени уральцев и я.

Все с нетерпением ждали официального объявления конца войны, а его все нет. Советские танкисты еще вели бои за Прагу, там был обложен крупный гитлеровский гарнизон. В Прибалтике части фронта держали в котле окруженные, прижатые к морю немецкие дивизии. Но смолкли выстрелы и там.

Вечером 8 мая экстренное сообщение по радио из Москвы: завтрашний день — 9 мая — объявляется Днем Победы. Что тут поднялось! В воздух стреляли из всех видов оружия: винтовок, автоматов, пистолетов. Трассирующие очереди зенитных пулеметов рисовали узоры в берлинском небе…

Серафима Федоровна звала меня в офицерский клуб на торжественный вечер, но мне не хотелось идти. Были бы подружки — пошла бы, ждал бы меня там Виктор — не пошла, побежала б.

Не знаю, долго ли я просидела под окном нашего особняка в аристократическом районе Берлина, где мы тогда жили. Вернулась Серафима Федоровна, пора и мне, а я все сижу. Уже давно стих уличный шум, уже небо на востоке начало алеть, а я никак не могу подняться. Знаю, что все равно не усну в эту ночь. Вроде и не плачу, а слезы сами текут и текут по щекам…

Меня уговаривали остаться в части: кто-то ведь должен нести гарнизонную службу. Но я не хотела ни дня, ни часу лишнего пробыть в этом чужом для меня городе. Вот и березки здесь растут, а все же не такие, как наши. И небо над головой не такое, как в России, и воздух другой: запахи руин, запахи войны преследовали всюду. Сердцем рвалась домой, к маме, к своим!

В конце июля большая группа девушек и солдаты старших возрастов, демобилизуемые в первую очередь, уезжали на Родину. С легким сердцем покидала я неметчину. Все, все, что видела красивого в Германии, не променяла бы на скромный край, «где в гору поднимается дорога, изрытая дождями, где три сосны стоят…».

Весь долгий обратный путь не отрывалась от окна вагона. Какие у нас просторы, какое богатство и красота вокруг! После чужбины особенно сильно любишь свою Родину, землю отцов и дедов наших…

Вот и Урал-батюшка с его лесистыми предгорьями, с дымящими днем и ночью трубами заводов! Вот и моя красавица Кама!

Здравствуй, Пермь-матушка, принимай свою дочь!

Старенький трамвай с трудом вместил всех, кто ехал в мой район, прославленную Мотовилиху. Ничего, в тесноте, да не в обиде! Пассажиры — как до войны, даже разговоры прежние: не нравится, что толкают, — ехала б в такси!

Чем ближе к дому, тем тревожнее на душе: здорова ли мама? Встретит ли? Я и не ведала, что письма фронтовых друзей, сообщавших о моем отъезде, обогнали воинский эшелон. Мама ждала меня уже который день…

Как мы встретились — не берусь описывать, каждый, кто вернулся с войны, без меня знает это. Мама плачет от радости, я смеюсь, успокаиваю ее и сама плачу. Зашли соседи — опять слезы: не всем война вернула родных и близких…

Получила военный билет, паспорт. Я гражданский человек, армия где-то далеко-далеко. И все же, выйдя из дома, ловлю себя на том, что неприметно для прохожих ощупываю свой костюм: все ли в порядке? После воинской формы шелковое платье кажется непривычно легким, почти воздушным. Встретив офицера, с трудом удерживаюсь, чтобы не перейти на строевой шаг, на полпути останавливаю руку, вскинувшуюся по привычке к виску для приветствия. Знаю, что и мои боевые подруги испытывали нечто подобное после демобилизации.

О том, как начала работать и тружусь вот уже 20 лет после войны, какие общественные и партийные поручения выполняю, как вырастила сына, можно много рассказывать. Но это уже другая жизнь. Здесь я расстаюсь со своей боевой молодостью, с дорогими моими девчонками.