Юрий Шестера - Бизерта

Та смахнула слезы и решительно выскользнула из-под простыни.

— Ты куда?! — удивился Степан Петрович.

— Хочу сейчас же, немедленно, осмотреть всю квартиру, Степа!

— А ты разве не видела ее? — опешил тот.

Ольга Павловна усмехнулась, снисходительно глянув на непонятливого супруга:

— Конечно, видела. Но теперь хочу посмотреть на нее не глазами гостьи, а уже глазами хозяйки, — пояснила она, а затем смущенно попросила: — И, пожалуйста, не смотри на меня — я же обнаженная…

Степан Петрович искренне рассмеялся:

— Это же надо! Через пятнадцать лет совместной жизни — и такая девичья стеснительность! — Та с улыбкой опустила глаза. — А ты не допускаешь, что мне доставляет истинное удовольствие обозревать тебя именно обнаженной?

— Допускаю, Степа, — счастливо рассмеялась она. — Обозревай на здоровье! — и выпорхнула из спальни.

Вернувшись, скользнула под простыню.

— Никак не могу успокоиться, — призналась она. — Это что-то несбыточное… Во всяком случае, мы с тобой по гроб жизни обязаны за это Андрею Петровичу.

— Отчего же, Оля?

Та непонимающе посмотрела на него.

— Дело в том, — пояснил он, — что это отец передал мне через Андрюшу три тысячи франков из наших родовых активов.

— Три тысячи?! — боясь, что ослышалась, переспросила она сразу же осевшим голосом.

— Три тысячи, — подтвердил он. — Так что мы теперь с тобой вполне состоятельные люди и можем позволить себе пройтись даже по самым дорогим магазинам.

Из глаз Ольги Павловны катились слезы радости, и она уткнулась лицом в его широкую грудь. Плечи ее вздрагивали… И он молча гладил ее по голове, вспоминая и свое потрясение, когда Андрюша положил перед ним на стол эти действительно немалые деньги.

Немного успокоившись, она просветленным взглядом посмотрела на него:

— Только теперь я поняла глубокий смысл слов Петра Михайловича, твоего отца, когда он вразумлял нас с Марией еще во Владивостоке после ее венчания с Андреем Петровичем.

— Ты это о чем? — невинно спросил тот, хотя сразу же вспомнил о замечании, которое сделал отец девушкам по поводу их ревностного отношения к Александре Васильевне, их с Андрюшей матери.

Та подозрительно посмотрела на него: «Неужто забыл?!» — а затем все-таки напомнила:

— О том, что родители, мол, непременно придут и даже не столько придут, — поправилась она, — сколько бросятся на помощь своим детям, случись с ними какая беда.

Степан Петрович пожал плечами:

— Какая же тут мудрость, спрашивается? Да ведь случись что с Павликом или Ксюшей, мы бы с тобой, что же, разве тут же не бросились бы на помощь им?!

Ольга Павловна улыбнулась:

— Конечно так, Степа! Но это стало понятным и естественным тогда, когда я и сама стала матерью. А тогда, во Владивостоке, вы с Андреем Петровичем были для нас с Марией самостоятельными и уверенными в себе мужчинами, которым вряд ли когда-нибудь потребуется какая-либо помощь. И мы, глупенькие девчонки, даже несколько обиделись на вашего отца, отчитавшего нас за ревностное отношение к вашей матери. Хотя, конечно, и понимали его правоту, — призналась она. — А вот когда к нам с тобой пришла, слава Богу, если и не беда, а лишь затрудненное финансовое положение, Петр Михайлович сразу же пришел тебе на помощь, передав с Андреем Петровичем столь значительную сумму денег. И теперь мы с тобой имеем возможность даже арендовать этот флигель, наше «гнездышко», для наших интимных встреч, которые доставят нам столько радостей…

И снова расплакалась, но уже слезами благодарности.

Он же, стараясь успокоить ее, погладил ее по бедру и вздрогнул, испытав наслаждение.

— Какая же у тебя все-таки бархатистая и нежная кожа, Оля!

Она, еще всхлипывая, подняла голову с его груди и сквозь слезы признательно посмотрела на него:

— Об этом, Степа, ты мне же говорил еще во Владивостоке, — прошептала она.

— И ты, что же, запомнила это? — с сомнением спросил он, недоверчиво глянув на нее.

— Какой же ты у меня все-таки глупенький, дорогой ты мой человек… Да разве женщина сможет забыть такие слова?! Она же будет помнить их, замирая от счастья, до конца дней своих…

И он, потрясенный этими словами, нежно поцеловал ее, ощутив солоноватый привкус слез радости любимой женщины…

Вернувшись на миноносец и выслушав доклад старшего офицера о текущих делах, Степан Петрович прошел в свою каюту. Его терзало беспокойство, ибо он никак не мог принять решения по мучившему его весьма щепетильному вопросу.