Сергей Матвеев - Маруся

* * *

– Вот что, товарищи командиры. – Серов по очереди посмотрел каждому из нас в глаза. Ковальчук, лейтенант Гонгадзе и я – вот и все командиры. – Нагнетать не буду, все сами понимаете.

– Да уж понимаем, – вздохнул Ковальчук.

– Поговорим сразу о деле, – продолжил капитан, – Авдеев. У тебя самый большой взвод.

– Двадцать шесть бойцов, – подтвердил я.

– Что-то у тебя голос невеселый. Вон у Егорыча тринадцать. Молчишь? В общем, ты занимаешь центр. Тебе гранат подбросим, плюс противотанковое, расчет есть у тебя.

– Так точно, расчет есть, – подтвердил я.

– Вот. А пулемет заберем, нам он на флангах нужнее. Вахтанг, возьмешь пулемет, и к себе на левый фланг. У Егорыча пулемет есть. Он на правом. Дальше. От тебя, Юра, еще требуется расчет для минометов. Разместишь в тылу у себя, сообразишь, где сподручнее.

– Есть, – согласился я.

– Береги их, ну да ты понимаешь, что к чему. Дальше. От деревни завтра ничего не останется, это ясно. Жителям объявлена эвакуация, на Луговой формируется состав в Сталинград. К утру никого быть не должно. Как хотят, с чем хотят – но мы на себя грех не возьмем, никого не оставлять. Пройти по хатам, лично убедиться. Поручаю это Егорычу. Нужны будут люди – возьми у Авдеева.

– Так точно, – Подтвердил Ковальчук.

– И последнее. Нам до вечера завтра продержаться нужно. Нужно, понимаете? Поэтому окоп рыть хоть всю ночь, но чтоб полного профиля! Против нас может быть батальон, усиленный танками. Может, и больше. Но у нас преимущество, мы на высоте, плюс находимся в обороне, да еще в землю успеваем зарыться. Даст Бог – до темноты дотянем. А там отступим к своим. Завтра не геройствовать, подпускать ближе, боекомплект зря не тратить.

– Товарищ капитан, – подал голос Гонгадзе, – Мы все понимаем. Сделаем все, как надо. Только людям выспаться надо, как они завтра воевать будут?

– Знаю, Вахтанг, знаю, дорогой. Но сделать ничего не могу – кроме как лично копать. Только лопатой я у Егорыча махать буду, у тебя людей у самого должно хватить. Вопросы? Вопросов нет. Тогда за работу, товарищи!

* * *

Летом день длинный, но и он когда-нибудь заканчивается. На небе появилась первая звезда, и огромная луна стала подниматься все выше над горизонтом. «Это для нас специально» – шутили совсем уже выбившиеся из сил бойцы, заканчивающие работу. Окоп отрыли, стенки укрепили, на флангах сделали маленькие ДЗОТы из бревен для пулеметов. Для этого разобрали стоявшую неподалеку баньку. Пытавшуюся спорить бабку Авдотью утихомирил лично Ковальчук, объяснив, что завтра не только от баньки, но и от хаты ее ничего не останется, а потому надо узелок собрать и по-быстрому топать до станции. Этот инцидент напомнил о приказе Серова очистить деревню от гражданских. Вздохнув и разгладив усы, Егорыч со своими бойцами пошли по хатам, заглядывая чуть-ли не под лавки, чтобы ненароком кто не спрятался полагаясь на русское «авось, пронесет». Мы же с моими минометчиками в это время устраивали их позицию, вроде, неплохое место нашли. Затишное, за огородами, отсюда хорошо жахать. Ну и для остальных не опасно, когда минометчиков немцы гасить начнут. Не успели закончить, как прибежал боец от Ковальчука, передал, что тот просит подсобить, начать с другого конца деревни и двигаться к нему на соединение. Вздохнув, я подозвал Якубовича, Одинцова и Сеньку-Одессита, объяснил задачу. Остальным приказал немедленно спать. Уговаривать никого не пришлось.

* * *

Ночь выдалась светлая, луна серебрила степь и кровли хат, отражалась от белых мазаных стен. Оказалось неожиданно приятно пройтись по ночной сельской улице, подбрасывая сапогами мелкий песок и вспоминая молодость, собственно, вспоминая предвоенное время. Я сам хотя и городской, но городок наш маленький, улицы не все мощеные, да и домов одноэтажных хватает. Гуляли мы, бывало, по таким вот улицам ночи напролет, и не одни гуляли, с девушками под ручку. И вспомнилась мне Катька Ершова, черноокая, чернобровая, вылитая цыганка, хотя оба родителя чистые русаки. Побаивался я ее, но влюблен был по уши, прям до неприличия влюблен. Каких сил стоило мне сдерживаться, представить трудно. Я ей ничего не говорил, потому что отшивала она всех на раз, а со мной дружила, и мне надежнее было молчать и дружить, чем сказать и поссориться. А вот только сердце из груди выпрыгивало, когда под руку с ней шли. Аж шатало. Может, чувствовала она, может, нет, но когда учиться в область уезжала, обняла меня, и лбом к моему лбу так прижалась, как будто раздавить хотела. А я и тогда ничего не сказал, и всю жизнь жалею теперь. Только бежал за ее вагоном по перрону, пока бетон не кончился, и все ладонями к стеклу ее тянулся. А она за стеклом такая грустная стояла, что мне хотелось под этот же поезд и броситься. Так и не свиделись больше, война началась.