Сергей Матвеев: Маруся

В проеме появился еще один мужчина. Громко крикнул что-то на незнакомом языке. Первый ответил, как бы успокаивая. Луч света исчез, и мужчины тоже. Звуки боя удалялись. Время от времени кто-нибудь заглядывал к нам, и дети снова начинали реветь, а мама читать молитву. Ноги закоченели, хотелось подвигаться, и я осторожно высвободилась из маминых объятий.

– Куда ты? Стой здесь! – слишком громко крикнула она.

– Я здесь, мамочка, я не ухожу!

С этими словами я подбежала к дверному проему и осторожно выглянула наружу. По обоим сторонам улицы привычно торчали остовы когда-то высоких и красивых домов. Многие снова дымились после ночной бомбежки. Довольно далеко, в начале улицы догорала какая-то машина, нестерпимо воняло порохом и жженой резиной. На мостовой щедро рассыпались стрелянные гильзы, валялись брошенные каски и даже автомат. Тут и там в неестественных позах лежали солдаты и в зеленой, и в серой форме, вокруг была кровь.

Внезапно кто-то тронул меня за плечо, и я вскрикнула. Это был Густав. Ему тоже не терпелось выглянуть из бомбоубежища.

– Что там, Лизи? Они ушли?

– Да, ушли, говори шепотом.

Брат недоуменно пожал плечами:

– Почему шепотом?

Я не знала, что сказать. Как объяснить. Эти люди на мостовой… Нельзя громко говорить, это неуважительно.

«Ить… Ииить…» – внезапно послышалось мне.

– Ты слышал? – быстро спросила я.

– Что слышал? – брат собирал разбросанные возле входа гильзы.

«Иить..» – снова донеслось до меня.

Я быстро оглядывалась по сторонам, стараясь понять, откуда идет этот странный звук.

Вдруг один из солдат пошевелился, повернул ко мне лицо, не поднимая головы.

– Ить!.. – внятно произнес он.

Страх пробирал меня до самой души, когда я осторожно подползла к раненому солдату. На животе у него расплылось огромное красное пятно, выглядело это просто ужасно. В лице солдата не было ни кровиночки, голубые глаза смотрели пугающе из глубоких глазниц. Он почмокал губами и снова затянул свое «Иить».

– Не трогай его, Лизи, отойди оттуда! – крикнул Густав.

Как я могла уйти? И как я могла помочь?

– Это русский, Лизи, не трожь его! – снова окрикнул меня брат.

Русский… На груди какие-то железки, звездочки. На лице щетина. Я плохо помнила своего отца, но глаза у него были точно такого же цвета.

Я вскочила и понеслась назад, в подвал. Подбежала к матери, начала трясти ее за плечи:

– Там дядя на улице, хочет чего-то, помоги ему!

– Какой дядя! – испугалась мама. – Никакого дяди! Ты никуда не пойдешь!

– Иди со мной! Ему надо помочь! – заревела я.

– Ты останешься здесь! – Мама крепко сжала мои руки и усадила рядом.

– Отпусти! Отпусти меня! – я вырывалась, кричала и пиналась. Мама не смогла меня удержать, только закричала «Стой, Лизи!» мне вслед.

Я опять была рядом с ним. Нашла какую-то тряпку, свернула и положила ему под голову. Густав подошел ко мне.

– Смотри, сколько гильз! – показал мне одну руку. – А это – целые! – продемонстировал он вторую.

Я только мотнула головой.

– Пить хочеть твой русский, видишь, губами чмокает.

Только раненый уже ничего не просил – глаза его закрылись, губы не шевелились. Но он жил – веки подрагивали.

Не помня себя, я схватила какую-то каску и побежала к перекрестку, там была колонка. Набрала воды до краев, стараясь не расплескать, побежала обратно. Люди осторожно выходили из подвалов, прислушивались к удаляющейся канонаде. Все это проносилось перед моими глазами, как декорации в кино. Я смотрела только вперед.

– Помоги мне, – попросила я брата, когда вернулась. – приподними ему голову. Только осторожно!

Вокруг уже столпились дети, все внимательно смотрели на раненого.

Густав положил ладошки солдату под затылок и медленно приподнял его голову. Я же поднесла к его губам каску с водой, мягко повторяя «пожалуйста, пожалуйста».

Солдат открыл глаза, они смотрели странно, взгляд был, как затуманенный. Он обвел им нашу небольшую детскую стайку, посмотрел на чумазые, осунувшиеся лица. И глаза его вдруг увлажнились, секунду назад были сухими – и вот уже слезы собираются в уголках, и срываются вниз, оставляя ровные светлые полоски на лице.

– Пожалуйста, вода, пожалуйста! – повторяла я, поднося тяжелую каску к его губам.

Он сделал несколько крупных глотков, потом снова закрыл глаза.

– Он устал, убери воду, – сказал мне Густав.

Я поставила каску на землю, а брат опустил голову раненого на собранное мною тряпье. Маленький Гельмут придвинулся вплотную и потрогал красивую красную звездочку на груди солдата. Погладил ее и снова отошел.