Шапи Казиев - Ахульго

– Люди стараются его беречь, – сказала Джавгарат.

– Кто знает, сколько все это продлится?

– Недолго, – сказал Шамиль, хотя уже не был в этом уверен.

– Патимат пошла одна?

– С сыновьями. И Султанбек пошел с ними, – ответила Джавгарат и вдруг задумалась, стал бы Шамиль так тревожиться, если бы за водой пошла не Патимат, а она.

– Это хорошо, – кивнул Шамиль, но тревога в его сердце все росла.

– И ты одна не ходи.

Граббе пытался туже затянуть петлю вокруг Ахульго, и у осажденных горцев возникали все новые проблемы. Главной заботой становилась вода, за которой приходилось спускаться в пропасть, к реке. И дело это становилось все более опасным, несмотря на то, что за водой отправлялись ночью.

Поев лепешек с сыром, Шамиль поднялся наверх. Из мечети слышался хор детских голосов, повторявших за учителем аяты Корана. В сумраке угадывались силуэты женщин, у которых за плечами поблескивали в лунном свете большие кувшины. На Старом Ахульго мерцало несколько огоньков. Сурхаева башня, резко очерченная на фоне огромной Луны, была похожа на часового. А горы напротив были усыпаны огнями костров отряда Граббе.

Шамиль вдруг услышал, как плачет его сын. Саид по-прежнему отказывался радоваться жизни, будто понимал, что она вовсе не так прекрасна, какой могла бы быть. Имаму казалось, что в плаче его сына есть и его вина. Но, чтобы создать новый мир, достойный человека – лучшего творения всевышнего, приходилось разрушать старый, в котором не было места истинной любви, настоящей свободе и подлинной справедливости. Многие считали, что Шамиль возжелал несбыточного, но имам готов был отдать жизнь за свою мечту. И в этом он был не одинок.

Саперы Граббе трудились ночи напролет, все ближе и ближе подкапываясь к Ахульго и Сурхаевой башне. Но дело продвигалось слишком медленно. Граббе неотступно терзало искушение объявить генеральный штурм. У него еще оставалась надежда, что горцы дрогнут и сдадутся, если навалиться на них всем отрядом. Но уточнявшаяся каждый день диспозиция упрямо свидетельствовала, что такой штурм грозит обернуться провалом и огромными потерями. И тогда впору будет думать не о победе, а о том, как спастись из-под Ахульго самому.

Если уж вести правильную осаду, следовало действовать осмотрительно, принимая все необходимые меры. А для начала устроить в Ашильтинских садах земляные печи для изготовления на месте хлеба и сухарей. Траскину было велено распорядиться насчет заготовки в Шуре новых партий продовольствия. Пусть свозят отовсюду, где имелись запасы. Да и по медицинской части предвиделась нехватка, прав полковой доктор, следовало озаботиться и на сей счет, не говоря уже о недостатке орудий для обстреливания Ахульго. Нужно выписать новые, с двойными комплектами зарядов, из резервных батарей. Да хотя бы от самого Головина, который должен был уже покончить с мятежниками на Самуре.

Беспокоили Граббе и сведения, доставляемые лазутчиками. Они клятвенно уверяли, что в разных местах собираются партии горцев, намеревающихся придти на помощь своему имаму. Вот и Ахбердилав, ближайший сообщник Шамиля, будто бы готовился оседлать Сагритлохский мост, в опасной близости от лагеря отряда. Этого Граббе допустить не мог. Туда была отправлена часть милиции Ахмед-хана Мехтулинского. Пусть послужит, раз уж пригрелся под крылом двуглавого орла. А отряду нужно было еще прочно обосноваться на новом месте, чтобы это был настоящий лагерь, с правильным расположением и управлением, а не цыганский табор, в котором никого вовремя не найти и не с кого спросить.

Тем временем войска устраивались как кому вздумается, придерживаясь лишь примерного плана. Офицеры старались придать своим палаткам видимость жилья. Посредине втыкался столб, на который вешались оружие и одежда. Земляные полы покрывались ветками деревьев, а затем рогожами и войлоками. Вход завешивался какой-нибудь скатертью или шторой, раскладные кровати покрывались бараньими шкурами, а сверху клались бурки вместо одеял. Несмотря на дневную жару, по ночам в горах было холодно.

Не утратившие аристократических наклонностей, офицеры позволяли себе некоторую изысканность, сооружая кровати из виноградных лоз и накрывая их коврами. Столы и табуреты сколачивались денщиками из срубленных в садах деревьев и вынутых из ашильтинских развалин досок. Затем появлялись самовар, припасы из походных тюков, несколько книжек, среди которых главенствовали Александр Марлинский и Вальтер Скотт, чубуки, табакерки, зеркальца и свечи, которые покоились на воткнутых в землю штыках.