Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник)

В конце концов Слащев сдался, всех желающих отправили.

…Лемнос опустел.

Весенний день разгорался все ярче. Колыхалась морская лазурь. С криками носились чайки, садились на воду, что было хорошим признаком. Лемнос поднимался сиреневой громадой к безоблачному небу, словно памятник страданиям людей, покинувших его. Гравицкий нацепил дымчатые очки, защищающие глаза от яркого солнца.

Легкий бриз, никакого движения, и древняя синева вокруг… Очень древняя.

Вон там, на северо-западе, снова Гиссарлыкский холм, руины Трои…

Думалось ли когда-нибудь Косте Макошину из Серпухова, что увидит Лемнос и землю Троады, и при таких странных обстоятельствах? А южнее, за Измиром, — Эфес, со стен которого Гераклит оплакивал народную участь: «Родившись, они хотят жить и умереть, или, скорее, найти покой, и оставляют детей, чтобы и те умирали… Пределы души ты не сможешь обнаружить, даже если ты пройдешь все пути — столь глубокую сущность имеет она…» А совсем неподалеку от стен Трои, ушедших глубоко в землю, находятся руины еще одного древнего города — Пергама. Этот город давно завладел воображением Макошина, даже больше, чем Троя и Эфес. Сейчас было странно осознавать, что именно в здешних местах, в Пергаме, разыгрывалась драма мятежного Аристоника, мечтавшего создать «Государство Солнца». Гелиополиты три года держали власть в руках, сдерживая напор римских легионов. Верил ли сам Аристоник, что ему удастся создать государство, в котором не будет угнетателей, где все будут равны?.. Аристоника казнили в Риме.

Солнце забралось в зенит. Теперь Макошин понял сущность древнего мифа о Сизифе: Сизиф закатывает на гору не камень, не скалу, а солнце — и это бесконечная работа, и не такая уж бессмысленная… Снова и снова закатить солнце в зенит… Сизиф трудится для всего рода людского, даже не осознавая этого…

Возле берега из воды поднималась корма затопленного еще во время мировой войны броненосца. Значит, и здесь были боевые дела.

«Решид-паша», войдя в Дарданеллы, вновь продвигался вдоль Галлипольского полуострова, голой равнины, кое-где покрытой красными маками; на пристани Галлиполи стояли солдаты в серых шинелях, махали пароходу руками, даже не подозревая, куда направляются их товарищи, разместившиеся на всех палубах.

И хотя самое трудное, как он считал, осталось позади, расслабляться было нельзя. Он снова жил той натянутой, как струна, жизнью, какой привык жить на фронте, и нервы его не шалили больше, несмотря на сильнейший психический накал. Одно беспокоило: все шло как-то слишком уж гладко. На войне он привык ко всякого рода поворотам судьбы, подчас трагическим. Не ждет ли их такой поворот?

«Решид-паша» не стал заходить в бухту Золотой Рог, не пришвартовался к Галатской набережной, как обычно, выбрал почему-то заброшенную грузовую пристань на мысу в Стамбуле. Он прибыл сюда поздно ночью с погашенными огнями и, высадив на берег генерала Гравицкого, стал втягиваться в Босфор. При потушенных огнях прошел мимо султанского дворца Топканы. Фелюги с косыми парусами жались к берегу, уступая дорогу пароходу.

Макошин не сходил с капитанского мостика. Он размышлял: как только разнесется весть о бегстве целого корпуса белогвардейцев, сразу начнется стремительное разложение врангелевского лагеря…

С генералом Гравицким распрощались дружески: он решил остаться в Константинополе для того, чтобы распространить свое «Обращение» среди войск. Хорошо, если так… Впрочем, пока действия Гравицкого не расходились с делами.

— До новых встреч, — сказал Гравицкий, — что вас беспокоит, Константин Алексеевич?

— Главные беспокойства позади, — ответил Макошин. — Хотел спросить у вас, Юрий Александрович, да все было недосуг: где находились Золотые ворота, на которые вещий Олег в 907 году якобы прибил свой щит? Осталось ли от них хоть что-нибудь? Хотелось камень на память взять.

Гравицкий тихонько рассмеялся.

— Если вам потребуется прислать ко мне верного человека, пусть заговорит о Золотых воротах. Пароль. Следующий раз покажу вам крепость Румели Хисары и квадратные башни, между которыми в ту пору находились Златые врата Цареграда. Башни уцелели. И крепостные стены той поры кое-где сохранились. Те, на которые воины Олега прибили свои щиты…

До выхода в Черное море им предстояло пройти каких-нибудь двадцать семь километров. Там, словно Сцилла и Харибда, с обеих сторон пролива, на берегах двух континентов стоят два маяка — неусыпных стража Босфора — Румелифенери и Анадолуфенери. И там — французские заставы. На верхних галереях маяков установлены пулеметы. Вход в Босфор и выход из него наглухо закрыт. Если патруль Девичьей башни у Мраморного моря несет службу спустя рукава, неизменно пребывая в нетрезвом состоянии, то у маяков несут охрану беспощадные сенегальцы и офицеры с особыми инструкциями. Они головой отвечают за дорогу, ведущую через море в РСФСР.