Борис Балтер - Проездом

Капли воды стекали по белой клеенке и зеленому кафелю. Он искупался под душем и побрился. Он проходил по лицу опасной бритвой один раз, но брился два раза в день, утром и вечером — привычка, которая осталась у него с тех пор, как он плавал вторым помощником на плавбазе и стоял утренние и вечерние вахты.

Кулеш прошелся по гостиной, заглянул в кабинет.

— Не тесновато для одного? — спросил он.

Он вошел без стука, а может быть, Дмитрий Сергеевич не слышал, как он стучал. Кулеш сел в кресло и сидел расслабленный, усталый.

— Сильная штука — память детства. Наверное, потому при таких встречах напиваются, — сказал он.

В зеркале переливалось море, был виден угол спальни, моряк во фланелевых брюках и таком же пиджаке при золотых пуговицах с якорями и золотыми нашивками. Черными на моряке были только туфли и форменный галстук. Когда он двигался, то закрывал море.

Дмитрий Сергеевич спросил из спальни:

— Что нам мешает? Давай напьемся. Или тебе нельзя?

С того места, на котором он стоял, в зеркало были видны море и кресло и в кресле Севка Кулеш в сером костюме из английского лавсана, в бордовых носках с белыми стрелками на вытянутых ногах.

— Я, пожалуй, у тебя умоюсь, — сказал Кулеш. — Махнем в ресторан. Я тебе покажу ресторан, в который можно ходить.

Кулеш умывался, оставив дверь ванной открытой. Дмитрий Сергеевич убирал в платяной шкаф брюки и пиджак, в которых был днем.

— Помнишь Родецкого и Зателепу? — спросил он и тут же подумал: зря спросил, вряд ли Кулеш помнит Сережку и Витьку. — Они учились с нами. Я бросил школу в седьмом, они — в шестом, — сказал Дмитрий Сергеевич.

Он стоял в гостиной перед зеркалом — примерял фуражку, на которую надел свежий чехол. Он провел ладонью по щеке красно–бурого, помятого лица, грубоватого, с выгоревшими бровями и ресницами. Лицо было действительно похоже на печеное яблоко.

— Помню твоих закадычных, — сказал Кулеш. Он стоял на пороге спальни с мокрыми волосами. — Зателепа партизанил в Старом Крыму. Его убили каратели. А Родецкий — сволочь. При немцах на розовом масле нажил состояние. Дом купил. Достал справку, что был у партизан связным. Не вышло. Дом отобрали, а ему сунули десять лет. — Кулеш застегивал в гостиной перед зеркалом манжеты и воротник белой нейлоновой рубашки. — Не веришь? — спросил он.

— Не хочется верить.

Дмитрий Сергеевич сидел в кресле, сдвинув вперед козырек фуражки так, что козырек закрывал глаза.

— Великое дело — вода. Пошли! — сказал Кулеш. Он снова был бодрый, быстрый и порывистый в движениях.

Возле гостиницы стоял высокий мужчина с круглым и розовым лицом юноши и пышными седыми волосами. Смуглая женщина сказала:

— Приехала Вика Макарова.

— Ты хочешь сказать, собирается приехать? — спросила другая женщина.

— Нет. Приехала. Саня, ты же видел Вику?

— Я видел чудное мгновенье, — пропел Саня, мужчина с неожиданно высоким голосом и могучей шеей борца.

Мужчина с лицом юноши и седыми волосами взирал на проходивших мимо людей спокойным, даже чуть сонным взглядом мыслителя. Обе женщины посмотрели на Дмитрия Сергеевича, как умеют смотреть модные женщины: раз взглянуть и все увидеть. Они отвернулись, но брюнетка тут же посмотрела опять: она не знала особенности его глаз и приняла их веселый блеск за нахальство.

— Что–то хотите сказать? — спросила она.

Он ничего говорить не хотел. Просто Кулеш задержался в вестибюле, и он поджидал его. Кулеш поздоровался со всей компанией, и, когда они отошли, Дмитрий Сергеевич спросил:

— Кто это?

— Киношники. Понравились? Какая? Брюнетка — жена режиссера, а блондинку можно увести. — Кулеш остановился, но Дмитрий Сергеевич сказал:

— Не стоит. — Он не хотел объяснять Кулешу, что у него с киношниками есть общая знакомая — Вика.

За мостом прорвался голос, усиленный репродуктором: «Человек вышел в космос. К нашим дням приблизилось время, когда мы утвердимся в космосе так же, как на Земле. Начало новой эры сулит человечеству…» Что сулит начало новой эры, Дмитрий Сергеевич не узнал: через несколько шагов механический голос лектора потерялся в шуме живых голосов.

Город, казалось, опустел — так много людей было на набережной. Здесь были те, кто танцевал на каменных плитах потока, кто провел день на пляжах от Гавани до «Золотого берега». Под легкими платьями женщин угадывалась нагота опаленных солнцем тел, и воспаленная кожа пахла морем и солнцем. Кулеш удивительно легко шел сквозь толпу. Они прошли мимо ресторанов «Украина», «Астория», «Крым». Он не помнил, как эти рестораны назывались раньше, и вообще их не помнил. Кулеш сказал: