Сергей Михеенков - Солдатский маршал [Журнальный вариант]

Красная армия накопила силы и готовилась к контрудару.

Калининский фронт выполнил приказ Ставки.

Фельдмаршал фон Бок, все эти дни не покидавший своего передового командного пункта и лично руководивший последним решающим броском на Москву, как отметил в дневниковой записи за 22 ноября Гальдер, «со своей невероятной энергией он всеми силами гонит войска вперед. Однако, как кажется, из наступления на южном фланге и в центре полосы 4‑й армии и 3‑й танковой группы ничего путного уже не получится. Войска здесь выдохлись… Но на северном фланге 4‑й армии и 3‑й танковой группы возможности для успеха еще имеются, и они используются до предела. Фон Бок сравнивает это сражение с битвой на Марне, когда все решил последний брошенный в бой батальон. Враг и здесь подбросил новые силы. Фон Бок вводит в бой все, что только может».

Последний батальон, который действительно мог решить судьбу Москвы, тем временем находился под Калинином. Но снять оттуда его фон Бок так и не осмелился. Этот батальон день и ночь не выходил из боя, его непрерывно атаковал батальон противника, принадлежащий одной из стрелковых дивизий Калининского фронта.

Командующий группой армий «Центр» начал получать из штабов своих армий и соединений тревожные донесения: его войска не могли больше продвигаться вперёд, а то, что в результате жесточайших боёв достигнуто, оплачено слишком большой кровью германских солдат. Переутомлённый и больной, фон Бок запросил главнокомандующего сухопутными войсками фельдмаршала фон Браухича об остановке операции. Браухич, зная, что Гитлер отреагирует на такое известие слишком нервно, ответил, что «не в его компетенции принимать такое решение». Бои продолжились. Фон Бок, видимо, чувствовал, что русские вот–вот предпримут нечто такое, что германским войскам ещё не доводилось испытывать во время похода на восток.

И фон Бок, и фон Браухич на своих постах продержатся недолго, вскоре они будут отстранены от командования войсками и отправлены — один в резерв, другой на излечение.

В дни калининского «сидения» в жизни Конева произошло некое событие, которое впоследствии изменит всю его личную жизнь. Однако вначале он не придал этому событию особого значения.

Все эти дни, как вспоминал адъютант командующего Саломахин, они жили в просторной избе. Обед им готовила хозяйка. Саломахин приносил тушёнку, хлеб, и хозяйка варила им картофельное пюре, сдобренное тушёнкой. Тем немногочисленный штаб Калининского фронта и питался. Когда у Конева обострилась язва желудка, он попросил Саломахина найти опрятную женщину, которая умела бы хорошо и более разнообразно готовить и которая бы согласилась ещё и убираться в его комнате. Не мог он заставлять своих сослуживцев, будь это даже рядовой боец тыловой части, принуждать ухаживать за собой. Денщичество он возненавидел с 1916 года, когда в 212‑м полку вынужден был терпеть власть глумливого фельдфебеля.

Саломахин отправился в расположение тыла 30‑й армии. Разыскал заместителя по тылу, сказал: так, мол, и так, нужна скромная, работящая, чистоплотная.

— Есть такая? — спросил он тыловика.

— Есть, — тут же ответил тот. — Антонина Васильевна Петрова. Самая что ни на есть образцовая. Имеет благодарность по службе. Только ты сам с нею договаривайся. Если согласится, я отпущу.

— А где она, твоя Антонина Васильевна?

— Да вон она. — И офицер кивнул на буфетчицу.

Рассказ Антонины Васильевны Коневой (Петровой) в пересказе дочери Наталии Ивановны Коневой: «В штабе фронта, куда Антонину привез адъютант Саломахин, была комната командующего. В ней стоял заваленный картами стол, деревянная скамья, узкая железная кровать, накрытая солдатским одеялом, а под кроватью тапочки. В комнате было пыльно, неуютно. Мама тут же начала наводить порядок и чистоту. Вошел командующий — высокий, худой и очень усталый, как вспоминала мама. Он куда–то спешил и на ходу надевал шинель. Посмотрел на молоденькую девушку, растерянно стоявшую посреди прибранной комнаты, и сказал очень мягко, несмотря на суровый вид и привычку отдавать приказы: «Ну, будь хозяйкой», — и почти сразу уехал.

Их близкие отношения начались спустя полгода после этой встречи.

Он к ней долго присматривался, расспрашивал о родных, о ее жизни до войны. Она с самого начала понимала, что приглянулась командующему. Отец все больше привязывался к этой милой, кроткой с виду, но с сильным характером девушке. Молоденькая Тоня обладала той женской преданностью и надежностью, теплом и добротой, которых ему не хватало в другой жизни, с женщиной, что «не умела ждать».