Сергей Михеенков - Штрафной взвод на Безымянной высоте. «Есть кто живой?»

– Майне либе фрау, – поправил его Ратников.

– Ну-ну, – хмыкнул Олейников.

Он раскрыл кожаные обложки и стал с любопытством вытаскивать и изучать бумажки, похожие на квитанции, несколько конвертов, в которых тоже что-то лежало. Коробочка с белым порошком, похожим на соду. Подобрал ее и протянул Ратникову:

– Это для тебя. Хинин. У тебя, товарищ лейтенант, малярия начинается.

Ратников и сам это чувствовал – малярия.

– Тут у него аптека с канцелярией одновременно. Запасливый немец попался. Одних только таблеток… Тут, наверное, и от поноса, и от запоров, и от зубной боли. А это что такое в расположении гарнизона? Гондоны. Во! Карточки с голыми бабами! Вот скажите, товарищ лейтенант, зачем они с собой всегда носят эти карточки? Онанизмом, что ли, занимаются? Хотите взглянуть?

– Нет, не хочу. Оставь их себе.

– Да они мне тоже без надобности. Вася Комин, из второго взвода, такую галерею любил. Был бы жив Вася, можно было бы ему подарок сделать. Но его теперь и живой не порадуешь… Видишь, как ловко упакованы… И зачем им на войне гондоны? А, товарищ лейтенант? Как вы думаете?

– Ты об этом Соцкого спроси.

– А что, спрошу. Мне с Соцким вообще поговорить охота. Если выберемся отсюда, обязательно несколько вопросов задам. – Олейников хмыкнул, мотнул своей огромной головой, повертел в пальцах упаковку с презервативами, посмотрел их на свет. – А говорят, им баб прямо на передовую привозят. Раз в месяц. Это дело у них, как у нас банный день.

Олейников вынул из ножен длинный штык-нож, видимо, тоже снятый с убитого немца, развернул пергамент и прямо на ранце стал нарезать сало.

– Вот бы отбить у них этот шалман.

– А что ты с ним будешь делать?

– Как что? – хмыкнул Олейников и указал на кусок сала. – Трофей.

Ратников, кутаясь в мягкую немецкую шинель, смотрел то на штык своей винтовки, по которому лениво, уже, видимо, насытившись, ползала толстая муха, то на руки Олейникова, перепачканные копотью и присохшей кровью. Всего полчаса назад этими руками он рушил и рвал опрокинутого им гренадера, рубил по каске и по лицу саперной лопатой.

Олейников перехватил его взгляд:

– Руки помыть было негде. Это уж так. Антисанитария налицо. Но вы не побрезгуйте, я до продукта руками не дотрагиваюсь, бумажкой вот придерживаю. Штык чистый. Вот только шнапсу у немцы не оказалось. А то бы и вовсе – как во втором эшелоне…

«Олейников – хороший солдат, – подумал Ратников, слушая его болтовню. – Такие, как он, приживаются на фронте легко. Быстро усваивают основную науку. Воюют исправно. Хотя под пули не лезут. В обороне надежны и основательны. К панике не склонны. Опекают молодых. В наступлении осторожны. Остро переживают гибель товарищей и почти не задумываются о собственной».

– Что-то ты, командир, совсем раскис. – Олейников наклонился над Ратниковым, словно пытаясь по глазам определить диагноз. – Так нельзя. Возьми-ка вот сальца. Из немецкого кубела. Подкрепись. Может, последний раз на этом свете хлебушко преломляем. Хлеб у нас хоть и немецкий, а ничего, добрый хлеб. Полем пахнет, родиной. Хлеб – везде хлеб. И в ресторане, и в окопе, и в гвардейской роте, и в штафной.

Ратников взял несколько кусочков ровно нарезанного сала, положил их на хлеб. Пальцы его дрожали. Вкуса пищи он не почувствовал. Немного погодя сонливость и ломота в суставах действительно прошли. Испарина на лбу и шее высохла. То ли трофейный хинин, который Олейников буквально силком затолкал ему в рот, то ли действительно сало.

В какое-то мгновение, прислушиваясь к своему состоянию, Ратников почувствовал беспокойство. Нет, это было похоже скорее на ужас. Такое чувство он испытывал до войны в лесу во время покоса, когда где-то в стороне болота начала заходить гроза, а отец косил далеко и все не возвращался, оставив его у шалаша одного. Внезапное ощущение опасности. Тогда к шалашу вышел лось и остановился, нюхая воздух. Стоял и смотрел на него, огромный, угловатый зверь, чем-то похожий на колхозного быка Тимофея.

Внезапное ощущение опасности заставило его встать и выглянуть из окопа.

Олейников торопливо проглотил последний кусок сала, стряхнул в рот с промокшего пергамента хлебные крошки и тоже встал.

Пулеметная очередь рванула тишину. Трасса вспыхнула внизу, в кустарнике, в окопах третьего батальона и прошла над их головами к гребню высоты.

– Дай мне автомат и две запасные обоймы. Винтовки понесешь ты. Смотри, не вздумай бросить.

Пространство между подножием высоты и ее гребнем прочертила еще одна очередь «максима».