Александр Проханов - Охотник за караванами

Догадка была ослепительной. Она породила ярость и ненависть к тем, невидимым, в московских штабах, пославшим их убивать. Разработавшим план операции, последним звеном которой было убийство его, Калмыкова.

И, видя, как рвутся снаряды, как мерцают вспышки с туманной окраины города, он приказал операторам:

— По вспышкам огонь!.. Дави их, сук!.. Суки кровавые!.. До последнего!.. Мозги по стене!..

Боевые машины развернули башни и ударили из своих скорострельных пушек в ночь, в туман, испятнав его малыми красными нарывами, метинами взрывов.

— Я — «Кора»! — забулькала рация, и дальний, витавший в ночи голос генерала остановил его. — Что у вас происходит?.. Почему ведете огонь?.. Доложите обстановку!..

— Докладываю!.. Если не прекратят огонь по колонне, разворачиваю машины и двигаюсь в город!.. Дойду до посольства!.. Хоть на одной гусенице дойду!.. И раздолбаю в упор!..

С ним случилась истерика. Его бил колотун. Горло и грудь рвал кашель. Он был готов дать приказ по колонне и направить машины сквозь взрывы. Пробиться к прямой Дарульамман, к белому мраморному посольству, где укрылись мерзавцы, задумавшие его истребление. Упереться траками в асфальт и садить из пулеметов и пушек по ненавистному логову, вырубая в мраморе дымные дыры.

— Разнесу посольство к едрене фене!..

— Прекратить огонь!.. Обозначьте ракетой свой передний край!.. Огонь прекратился. Он чувствовал, как истерика, подобно кипятку,

стекает вниз, в желудок, порождая жжение, словно открывалась в желудке язва. Приказал:

— Вперед!.. Гони!.. Чтоб зацепить не успели!

Промчались по трассе, высекая из асфальта искры, развернув орудия в стороны туманных предместий. Пригибаясь к крышке люка, он чувствовал сквозь обжигающий ветер, как следят за ним далекие прицелы, движутся вслед за ним дульные отверстия тяжелых самоходных пушек.

Они подкатили ко Дворцу, к сумрачному неосвещенному порталу. И первое, что увидел Калмыков, сползая с брони, был «мерседес», в который стреляли солдаты. Машина отсвечивала лаком, белым хромом, хрусталями фар, а в нее в упор стреляли из автоматов. Драли очередями, лохматили. Всаживали пули в багажник, в радиатор, кололи стекла.

— Падла вонючая!.. — тонко выкрикивал плосколицый казах, ударяя по скатам, из которых со свистом вышел воздух, и «мерседес» просел на обод. — Падла, паскуда! — взвизгивал казах, разряжая магазин в радиатор, из которого полилась жидкость.

Солдаты били ботинками в борта машины. В них клокотала неизрасходованная ярость боя, стремление крушить, разрушать. Они мстили за раненых и убитых товарищей, срывали все свое зло на дорогом автомобиле.

— Паскуда вонючая! — вопил казах, стреляя по красным хвостовым габаритам, топя в металлическом теле машины свои ненавидящие пули.

— Отставить стрельбу, дурила! — вяло сказал Калмыков, огибая «мерседес». — Бак рванет!

Входя под своды Дворца, слышал за спиной — опять завизжал казах и ударила очередь.

В холле Дворца на каменном полу горел костер. Солдаты штыками крошили узорную дверь, кидали в огонь щепы. У колонн, мерцавших своими яшмами и сердоликами, лежали раненые — забинтованные головы, перевязанные плечи, в белых обмотках руки.

— Товарищ подполковник! — выступил из темноты ротный Баранов. — Ваше приказание выполнил. Танки противника захвачены. Потерь нет.

— Где Беляев? — Калмыков скользил глазами по лежащим, слыша вздохи и стоны, наркотическое бормотание тех, в чьей крови гуляло обезболивающее зелье.

— Легко ранен. Осколочком его чиркнуло.

Беляев лежал на животе с голой спиной, перебинтованной крест-накрест.

— Товарищ подполковник… Ваше приказание… — Он пытался встать, но Калмыков остановил его:

— Лежи!.. Жив, и слава Богу! — отошел, чувствуя исходящее от капитана зловоние.

В глубине комнаты, где размещалась охрана гвардейцев и куда не долетал свет костра, слышались стоны и всхлипы.

— Пить им дайте! — сказал Калмыков.

— Поставил ведро с водой, — ответил Баранов.

Третий раз подымался Калмыков по ступеням Дворца. Впервые — с врачом, восхищаясь красотой, позолотой. Вторично — во время недавнего штурма, в размытом беге, среди вспышек и взрывов. И теперь, в темноте, среди скользящих фонариков, по разгромленным липким ступеням.

На втором этаже, куда он взошел, светя фонарем, было громко, гулко. Луч осветил солдата, который мочился на пол, прямо на ковер. Струя переливалась в свете фонаря, солдат, облегчаясь, скалил зубы.