Александр Проханов - Охотник за караванами

— Что ты мне письмо суешь! И меня убить могут! — раздраженно ответил Грязнов. — И я из мяса и кожи создан. И во мне, если что, дырку сделают!

— Нет, товарищ майор, вас не убьют! Ни за что не убьют! — с верой и страстью ответил солдат, не убирая письма.

А у Грязнова в ответ — внезапная нежность и страх, за него, за себя, за невидимых, сидящих на броне солдат.

Мать, худая и хворая, на убогом своем огороде, среди кустиков вялой ботвы. Под мелким холодным дождем высокий курлыкающий клин журавлей над серой родной землей, от которой его отлучили, затолкали в броню, нагрузили тяжелым железом, прислали в чужую страну, заставляют стрелять, убивать. Все это остро и больно пережил командир первой роты Грязнов, глядя на мутно-белое под танковым шлемом лицо солдата, на светлеющий квадратик письма.

— Ты спрячь письмо, — сказал Грязнов. — Завтра сам отправишь… Слушай сюда, Хаснутдинов!.. Сбросишь десант у казармы и пошел кру-галями ходить! Из пушек и пулеметов над крышами, чтоб шум, гром! А мы свое дело сделаем!

И, увлекаясь замыслом, укрепляясь в своем решении, нажал тангенту:

— Я — «Гора-1»!.. Работаем по схеме-2!.. Как поняли меня?.. Прием!

Механик-водитель спрятал конверт с письмом, огорченный отказом майора. В письме, которое он писал накануне, не было упреков и жалоб, а пожелание счастья. Он писал, что не таит на подругу обиды, пусть не считает себя виноватой. Его обида прошла, и он думает о своей прежней любви, как о прошедшем детстве. Сам же он сейчас находится в отдаленном гарнизоне, служить ему хорошо, а когда вернется, придет к ней в дом как друг детства. Таково было содержание письма. Он прятал конверт за противосолнечный щиток боевой машины, когда услышал короткое, злое «Вперед!», которым майор понуждал его к действию.

Включил зажигание. Услышал, как дрогнули живые тонны машины. Забыв о письме, о невесте, вглядывался в дрожащую тьму.

Колонна прорезала железом бугры. Выскользнула на асфальт. Чавкая, молотя гусеницами, ринулась к казармам. Включили прожекторы. В снопе туманного света возник КПП, полосатый шлагбаум, мечущийся караул. Прошибли броней преграду. По пустому плацу кинулись к глинобитным строениям. Машины задерживались, раскрывали кормовые отсеки, и оттуда кубарем выкатывался десант. Солдаты бежали к казармам, к красноватым светящимся окнам, а машины продолжали движение, открывали огонь. Грохали пушки, дергалось пламя выстрелов. Пулеметы посылали над крышей прерывистые красные очереди, прожектора метались, упирались в стены, в стекла, в нужники, в щиты наглядной агитации. Машины ревели, молотили гусеницами щебень, окружали казармы дымом, огнем и грохотом.

— Ракетницы!.. В окна!.. — Грязнов на бегу отсылал вдоль стены здоровенного прапорщика. — Влупи им, мать их ети!..

Первый, ударом плеча вышибив дверь, ворвался в казарму, впуская следом грохочущий вал атаки.

Дневальный навстречу — ребром ладони в кадык. Офицер из-за столика — ногой в пах. Двоих бритоголовых, с изумленными глазами, расшвырял в разные стороны. Бросился к ружейной комнате.

— Ставь пулемет!.. Не пускай сук к оружию!.. — На пол у ружейной комнаты плюхнулся сержант, наставил рыло пулемета в казарму.

Под тусклыми лампами метались и прыгали люди. Сыпались оконные стекла. Внутрь казармы с шипеньем влетали ракеты, ударялись о пол, о стены, рикошетили и взрывались. Прожектора слепили сквозь окна, освещали лежаки, свернутые на полу одеяла, бумажные плакаты, застекленный портрет вождя. Тяжелая пулеметная очередь задела кровлю, прошила крышу, расщепила потолочную балку.

— Ложись! — ревел Грязнов, вскакивая на тумбу, рассылая поверх голов долбящие очереди. — Ложись, твою мать!..

И этот звериный крик был понят, услышан.

Гвардейцы садились на корточки, вставали на четвереньки, ползли, плюхались на живот. Между ними вертко и ловко бежали солдаты, раздавая толчки и пинки, колотя по головам и по спинам, осаживая тех, кто пытался подняться.

— Взрезай им портки!.. По одному без порток через окна!.. — Грязнов, вращая глазами, ожидая удара и выстрела, успевал замечать дымящуюся, с огоньками кошму, подпаленную попаданием ракеты, и опрокинутую миску с рисом, и лоскутное свернутое в валик одеяло. В казарме воздух был спертый, зловонный — запах испуганной человеческой плоти.

Все было кончено. Солдаты ходили среди лежащих гвардейцев, подымали их рывками с пола, штык-ножом вспарывали сзади штаны. Толкали к окнам.

Оглушенные, подавленные, похожие на испуганных овец, поддерживая спадавшие штаны, гвардейцы выпрыгивали в окна наружу, где их поджидал спецназ. Усаживались на снег вдоль стены. А вокруг продолжали носиться боевые машины, били из пулеметов и пушек, освещали бритоголовых, сидящих на корточках пленных.