Эдуард Ростовцев - Час испытаний

— Вы хотите, чтобы этой заказчицей была я?

— Галина Алексеевна, я не настаиваю. Просто мне хотелось чем-то помочь госпоже Адамовой.

В уголках Галкиного рта легли упрямые складки. Когда я смогу увидеться с ней?

Хюбе, — словно он только этого и ждал, — поспешно вынул карманные часы.

— Пожалуй, можно сейчас.

Он сделал знак шоферу, и машина тронулась с места.

— А передача? Мне неудобно явиться к ней с пустыми руками.

Хюбе недовольно сморщился.

— Да, да, конечно. По дороге мы заедем в магазин.

Галка давно не была в порту, и, когда машина свернула вниз к морю, она, едва сдерживая волнение, невольно подалась вперед. Вот сейчас за поворотом откроется хорошо знакомая набережная: гладкие большие плиты мостовой, морской вокзал, клуб моряков, а немного дальше — длинное белое здание управления порта…

Шофер круто повернул баранку и тотчас же затормозил возле больших железных ворот. Раньше здесь была людная улица с узкими тротуарами, суетливая днем и неугомонная ночью. Но сейчас улицу преграждали тяжелые ворота, на которых белела аккуратная надпись: «Вход гражданскому населению воспрещен».

Угрюмые, почерневшие дома с двух сторон молча смотрели на Галку пустыми глазницами выбитых окон. «Где же люди, которые жили здесь и там ниже — на набережной?» — невольно подумала она.

Громыхнул засов, и тяжелые створки медленно, как бы нехотя, открылись, пропуская машину. Обгоревшие стены, выбитые окна, деревянные козлы с колючей проволокой, пулеметы на перекрестках… Около чудом уцелевшего клуба моряков большая группа изможденных, оборванных людей молча выстраивалась в колонну. По обеим сторонам колонны стояли немецкие солдаты. Толстый неповоротливый унтер-офицер с хлыстом в руке кричал на кого-то, путая немецкие и русские слова.

— Шнель, русише швайн! Я буду учить тебя торопиться! Капо надо сажать ин карцер дизер шмуциг скотина.

— Это военнопленные, — сказал Хюбе, искоса посматривая на Галку. — Мы используем их на подсобных работах.

— А тот мальчишка в синей куртке тоже военнопленный?

— Конечно, — даже не взглянув на мальчишку, кивнул гестаповец.

— Но ему не больше пятнадцати лет.

— Это вам показалось.

Потом Галка увидела рейд. Совсем близко. Торчащие из воды ржавые трубы и верхушки мачт, разбитые пирсы, вздыбленную корму полузатопленной баржи, а дальше — в районе грузовых пристаней — незнакомые силуэты транспортов. И все же то был ее порт. Разбитый, загаженный, пленный, но — ее. В груди поднялась и подступила к горлу, грозя прервать дыхание, жгучая волна гнева. Ногти сами собой впились в ладони, но она не чувствовала боли.

Они подошли к большому серому зданию. На фронтоне его угадывались плохо затертые буквы: «Сберегательная касса». В вестибюле дежурный офицер встретил их лающим криком: «Хайль Гитлер!» Хюбе небрежно поднял руку.

Коридоры были наполнены стрекотом пишущих машинок. Люди в черных мундирах со свастиками на рукавах деловито бегали из одной двери в другую. У всех были какие-то папки, бумаги, канцелярские книги. Галке показалось, что она попала в большую контору, где люди заняты только тем, что весь день пишут, щелкают на счетах и печатают длинные инструкции и доклады.

При встрече с Хюбе чиновники в черных мундирах почтительно прижимались к стенам и, задрав вверх выбритые подбородки, заученным жестом вскидывали руки. Штурмбаннфюрер не обращал на них внимания. Впрочем, он сказал Галке:

— Посмотрите на этих людей. Что в них особенного? Обыкновенные тыловые крысы. У вас, русских, принято все преувеличивать. «Ах, гестапо! Ох, гестапо!» Но вот вы находитесь в гестапо. Что здесь ужасного?

Они свернули в боковой полутемный коридор, где по обеим сторонам тянулись похожие друг на друга невысокие, обитые толстым войлоком двери. Здесь было тихо. Ковровая дорожка скрадывала шаги. Хюбе взял Галку об руку и продолжал:

— Единственная наша вина заключается в том, что мы пытаемся навести порядок среди деморализованного населения и обезвредить фанатически настроенные элементы…

Пронзительный, истошный крик прорвался через обитую войлоком дверь. В этом стынущем в ушах крике не было ничего людского. Грудь не могла исторгнуть такой дикий, такой протяжный звук; он родился где-то в у гробе обезумевшего от ужаса и боли человека. Срываясь на высокой ноте, крик перешел в хрипящий вой и вдруг оборвался.

Галка схватила Хюбе за рукав.

— Нервы у вас, Галина Алексеевна, не в порядке. — усмехнулся он. — Я не думал, что вопль какого-то болвана так напугает вас.