Сергей Скрипник - Смерть в рассрочку

Офицеры пили, галдели и изредка закусывали. Шум в комнате то стихал до нормальных разговоров, то достигал такой плотности, что его, казалось, можно лепить в ладонях, как снежки, то разбивался на обособленные диалоги, то снова концентрировался в общий гвалт, когда каждый слушал только себя. Все уже успели забыть, по какому поводу собрались, да, пожалуй, и изначально это мало кого интересовало. Как только рядом с Кондратюком освободилось место, туда протиснулся лейтенант-десантник и с пьяным упорством стал терзать его вопросами, явно получая удовольствие от «тыканья» чужому капитану:

— Нет, ты все-таки скажи, кто для тебя лучше — парчамисты или халькисты? Лично ты за кого, капитан?

В первое время после ввода ограниченного контингента советских войск в Афганистан такого рода вопрос был бы вполне уместен. Советский офицерский корпус даже разделился на приверженцев той или другой группировки в расколовшейся Народно-демократической партии. Сейчас, на седьмом году войны, никого уже не могли всерьез интересовать распри лидеров партии в борьбе за власть. Все давно уже поняли, что различие между фракцией «парчам» и «хальк» состоит лишь в их национальной окраске. Первую представляли богатей непуштунских национальностей, вторую — толстосумы пуштунов из юго-восточных и южных провинций. Вопрос лейтенанта свидетельствовал лишь о его желании предстать в глазах этого интеллигентного капитана мыслящим человеком и о том, что в Афганистане он, лейтенант, явный новичок.

— Я за интернационал, — с серьезной миной произнес капитан. Он вовсе не имел в виду давно залитый своей и чужой кровью интернациональный долг советского воина, о котором на первом году войны повсеместно болтали штабные замполиты. Ему вспомнился ответ Чапаева на вопрос крестьянина — за коммунистов он али за большевиков.

— Издеваешься, капитан? — обиделся лейтенант и в стремлении уязвить собеседника с вызовом спросил. — А сколько у тебя «войн»?

— Для интернационалиста, пожалуй, многовато, — вздохнул Кондратюк. — На сегодняшний день двести девяносто восемь.

Сначала десантник вытаращил на него удивленно пьяные глаза, потом рассмеялся:

— Да ты, оказывается, юморист, командир. Я за полгода всего одиннадцать раз воевал. Но мы-то на самом деле воюем, а ты со своими только спасаешь кого-то.

— Хреново воюете, вот и приходится столь часто спасать таких, как вы, — начиная раздражаться, ответил капитан.

Кондратюк назвал точную цифру. С учетом только что завершившегося поиска лично он действительно уже двести девяносто восемь раз принимал участие в выполнении заданий командования. Но что считать «войной», то есть участием в боевых операциях, для его разведывательно-диверсионной группы? Когда они, всякий раз с риском для жизни, добывали разведанные, чтобы сберечь как можно больше жизней таких вот лейтенантов и их солдат, когда похищали командиров моджахедов, сутками лежа без воды и пищи и почти без движений, когда выкрадывали руководителей законспирированных исламских организаций, когда тихо перехватывали караваны с оружием, — это были «войны» или не «войны» в молодом сознании бравого десантника? При всем этом группы подобные той, которой командовал капитан, до последней возможности стремились избежать стрельбы, которая в подобного рода операциях оценивалась их командованием как минус в работе. Каждый из прошедших школу ГРУ искренне считал, что здесь, на войне, по крайней мере, на этой войне, выполнять приказы командования значительно легче, чем оставшиеся позади учебные задания мирного времени. Хотя бы уже потому, что если там тебя станут убивать, ты, даже защищая свою жизнь, убивать не имеешь права — таково было нерушимое условие их подготовки. Здесь же при необходимости можно было и пострелять.

— Раз у тебя так много «войн», то, наверное, и наград полная грудь? — уже наглея, с ухмылкой продолжал десантник.

— Всего четыре, — по-прежнему сдержанно отвечал Кондратюк. — Из них две — ордена Ленина и Красного Знамени. Видишь ли, лейтенант, у нас с десантниками разные весовые категории, — пояснил он. — То, что у вас считается геройством, заслуживающим награды, для нас — обычная работа. И работать спасателям надо тихо, иначе никого не спасем.

Парни иногда задавались вопросом о содержании статуса наград. С одной стороны, сколько бы раз тяжеловес ни поднимал чемпионскую штангу средневеса, ему не получить медаль. С другой стороны, на войне все одинаково рискуют жизнью — и рядовой мотопехоты, и профессионал из отряда ГРУ, только последний рискует чаще. И существует же такое — одно из справедливейших для любого общества — положение, как «От каждого по способности, каждому — по труду». Правда, никогда еще ни одно общество в оценке деятельности каждого индивидуума не полагалось на этот лучший из принципов человеческого общежития — разве что за мизерным исключением — и менее всего — общество социалистическое.