Евгений Савицкий: Полвека с небом

— Зайдем — скажут! А пока садись, — подвинулся, освобождая место на диване, Костя.

Больше расспрашивать я не стал. Костя не любил суеты; характер у него отличался завидной выдержкой и непробиваемым, невозмутимым спокойствием.

Из кабинета Первухина доносился чей-то густой, раскатистый голос, который, как мне показалось, принадлежал одному из работников горкома партии, не раз приезжавшему на строительство теплоэлектростанции. И когда нас с Костей пригласили в кабинет, я увидел, что не ошибся.

Едва мы переступили порог, Первухин сказал:

— Есть хорошая новость. Пришло два вызова в школу военных летчиков. Мы тут посоветовались, и решили, что наиболее подходящие кандидатуры — ты, Савицкий, и ты, Коккинаки. Ну как? Согласны? Конечно, если высоты боитесь, можете отказаться. Набор добровольный…

Первухин улыбнулся и поглядел в сторону работника горкома партии. Тот в ответ подтверждающе кивнул, но голос его прозвучал совершенно серьезно и даже как бы чуточку строго:

— В ЧОНе вы себя проявили неплохо, отзывы о вас вполне положительные. И комсомол рекомендует… Так что дело теперь только за вами… Решайте.

— А чего тут решать! Согласны мы, — подался вперед Костя Коккинаки. — Понимаете? Согласны!

— Понимаем, — не выдержав, улыбнулся в свою очередь и сотрудник горкома партии. — Зря волнуетесь, путевки за вами.

— Я же говорил! — поспешил вставить слово довольный Первухин. — Разве такие парни, как Савицкий и Коккинаки, откажутся! Да ни в жизнь…

Вечером мы допоздна засиделись с Костей Коккинаки в его крохотном домишке у Каботажного мола: обсуждали неожиданный поворот судьбы. Ехать предстояло далеко и надолго. Но нас это отнюдь не пугало, отъезд назначили на другой день. Чего тянуть… Того же мнения придерживались и Костины домочадцы.

Семья Коккинаки была дружная и большая: родители и пятеро сыновей. В городе ее хорошо знали. А в будущем фамилии Коккинаки предстояло стать известной всей стране. Все пятеро братьев стали впоследствии известными в авиационном мире людьми. А старший, Владимир Константинович Коккинаки, совершив в 1938 году первый беспосадочный перелет по маршруту Москва-Владивосток, удостоился звания Героя Советского Союза.

Но все это было еще впереди. А в тот далекий зимний вечер 1929 года мы с Костей, естественно, не только не могли предугадать будущей судьбы его братьев, но не знали и того, что сулит завтрашний день нам самим.

На перроне Сталинградского вокзала, когда мы с ним после долгой дороги сошли с поезда, нас уже поджидал представитель летной школы. Он был не один. Вокруг сгрудилась целая компания парней примерно того же возраста, что и мы, — тоже будущие курсанты, будущие наши друзья по училищу.

— Теперь, кажется, все! — озабоченно сказал представитель школы и, наспех оглядев нас, велел построиться в колонну по двое.

Сказать по правде, выглядели мы не очень. Одеты кто во что горазд; в руках — у кого самодельный чемодан из выкрашенной под фибру фанеры, у кого потрепанный рюкзак, а то и просто перетянутый веревочной петлей узел; на лицах — либо откровенная растерянность, либо каменное спокойствие, явно напускное и нарочитое. Я уж не говорю о свойственной военным подтянутости или выправке. Словом, если судить только по внешнему виду, компания наша скорее напоминала артель сезонных рабочих, чем будущих военных летчиков.

И представитель школы это тоже заметил. Стараясь, видимо, подбодрить нас, он добродушно и совсем не по-военному сказал:

— Не форма определяет содержание, а содержание форму. Так что глядеть веселее! — И, помолчав секунду-другую, скомандовал уже совсем другим тоном: — Ша-агом — марш!

Не знаю, грешила ли высказанная им сентенция со строго научной точки зрения, но с житейской стороны она свое дело сделала. Мы и впрямь как-то повеселели, оживились, а главное, вновь ощутили покинувшую нас было уверенность. Во всяком случае, через город наша колонна прошла если и не печатая лихо шаг, то вполне пристойно.

А «содержание» у всех нас тогда было одно — неодолимое, яростное стремление учиться новому делу. Учиться так, чтобы как можно быстрее обрести право сесть на самолет. Летать — в этом коротком слове слились для нас и одержимость душ и смысл нашего существования.

Но до полетов было еще далеко. Мы зубрили аэродинамику, изучали конструкцию самолета, копались в металлических потрохах авиационного мотора…

Впрочем, надо сказать, нам повезло. Летная школа оказалась из числа только что открытых, и мы стали ее первым набором, а значит, и ее первым выпуском. Таким образом, и у курсантов, и у руководства школы оказались одни и те же интересы: мы рвались в небо, чтобы летать, начальство с нетерпением ожидало первого выпуска. И когда занятия по теории остались позади, а мы приступили к так называемой вывозной летной программе, между инструкторами школы разгорелось негласное соревнование. Каждый из них стремился стать первым, кто выпустит курсанта в самостоятельный полет. И это не была пустая борьба самолюбий, речь шла о профессиональном мастерстве наших наставников. Плохо подготовленного курсанта в самостоятельный полет не выпустишь. Сократить число провозных и контрольных полетов можно лишь за счет умелого индивидуального подхода к каждому курсанту. Именно тут и скрестились педагогические копья наших наставников.