Сергей Антонов - В городе древнем

— Хотят вход сделать с улицы… Не знаете, Михаил Николаевич, где здесь была улица? — спросила она подошедшего Степанова.

— Здравствуй, Таня! — радостно сказал он.

— С ума сошла!.. Я думала, мы уже виделись… Здравствуйте, Михаил Николаевич.

— Ничего… А улица была вот здесь… — Степанов провел рукой в воздухе прямую линию. — Как дела, Таня?

— Идут… — И, погрустневшая, умолкла. Ни легкости в движениях, ни доброй улыбки, которой обычно так и светилось круглое Танино лицо.

— Что случилось, Таня?

— Опять все к вам…

— Рассказывай, рассказывай! — настаивал Степанов.

— Мария Михайловна, больная и одинокая, плачет тайком ото всех. Зовет своих сыновей Степу и Диму, просит, умоляет, чтобы забрали ее отсюда. Но на Степу еще в первые дни войны пришла похоронка, а от Димы до сих пор ни слуху ни духу. Все собираются разъезжаться, может, боится, что оставят ее в школе. Я договорилась со знакомыми, они живут в сарайчике за станцией. Марию Михайловну могут взять. Но как и на чем ее перевезти?

— Да, это задача не из легких…

Степанов взглянул на часы. Подумал: «Вот бы эту «грандиозную» операцию описать лейтенанту Юрченко. Он не поверит, как сущие мелочи вырастают в проблемы».

— Пойдем, Таня.

Борисов, намекая на что-то, весело пожелал:

— Успехов, товарищ Степанов! — и проводил Таню откровенно завистливым взглядом.

Теперь на тропке они увидели Захарова и Троицына, которые, видно, обходили новостройки, как ни странно звучит это слово в применении к землянкам и баракам. Вскоре стал слышен их громкий разговор.

— А что я мог сделать, Николай Николаевич? — судя по всему, оправдывался Троицын. — Мамин — добрая душа. А каково мне?

Степанов догадался, что речь шла, по-видимому, о решении Мамина выделить строительные материалы всем выселенцам.

— И откуда ж ты взял столько бревен?

— Откуда берут хозяйственники, Николай Николаевич? Из своего загашника…

— Буду иметь в виду, — принял в расчет это признание Захаров. — Все твои отговорки с этого часа не принимаются.

— Николай Николаевич! — взывая к справедливости, взмахнул короткими руками Троицын. — У меня всё уже выскребли до дна! Честное слово!

— Ладно, ладно, — покровительственно ответил Захаров. — Когда тебя лучше заслушать на бюро? Сейчас или подождать?

— А мне все равно, Николай Николаевич… — равнодушно ответил Троицын.

— Это ж почему?

— Сейчас или погодя — все равно ругать будете! Должность такая…

— У меня хорошая, — иронично скривил губы Захаров. — А ты сегодня не греши, Троицын… Вон сколько у тебя помощников! — Взмахнув рукой, Захаров указал в сторону землянок и бараков, где работали воины.

Степанов стал сворачивать с тропки, уступая дорогу Захарову и Троицыну. Поравнявшись, поздоровался.

— А-а, Степанов!.. — приветствовал его Захаров и вдруг досадливо щелкнул пальцами: — Не догадался я о помощи военных сказать!.. Тогда, может, задержались бы…

На вопросительный взгляд Степанова ответил:

— Журналисты приезжали… Не остались. Подполковник и майор… — Захаров назвал фамилии двух известных писателей, корреспонденции и статьи которых часто появлялись в московских газетах и пользовались большой популярностью на фронте и в тылу. Газеты с их материалами передавали из рук в руки, читали вслух… — Не остались!.. — За сдержанностью в голосе Захарова все же слышались горечь и обида. — Не заинтересовали мы их!

— Николай Николаевич, — возразил Степанов, — это же фронтовые корреспонденты. Сами знаете, все они приписаны к определенной газете и должны освещать ход войны на определенном участке фронта.

— Понимать-то я понимаю… Но дело и в другом, Степанов. Еще и в другом…

Однако развивать эту мысль, чувствовал Степанов, Захарову почему-то не хотелось.

Степанов все же спросил:

— А в чем «другом», Николай Николаевич?

— Дотошный ты человек, Степанов! — Захаров не заметил, как перешел на «ты». — В чем другом? Допустим, остались бы. Хотя бы один. Ну и что? О чем писать? Землянки, жалкие бараки, бесценные для нас сейчас… Где героизм? Где пафос созидания? Энтузиазм, наконец? Где? А на фронте все просто и ясно. Подбили пять вражеских танков? Молодцы! Представить к награде! Освободили столько-то сел и деревень, взяли железнодорожный узел? Герои! Штурмом овладели городом? Герои! И ведь правда — герои! Но и у нас тоже герои! Только чем и как измерить их неброский героизм?

Степанов и сам думал неоднократно о мало кем замечаемой несправедливости. Но Захаров кроме чувства несправедливости испытывал еще и явное чувство обиды. Не за себя, конечно, а за тех, кто не щадил себя, возвращая землю к жизни. Не щадил так же, как на фронте.