Сергей Антонов - В городе древнем

— Ну что ж, — не без вызова сказал Борис после того, как Степанов расспросил его о некоторых общих знакомых. — Первым пунктом пойдет, конечно, Николай Акимов. Акимов так Акимов.

Турин и Степанов переглянулись: они, несомненно, дотошно расспросили бы о Николае. Но почему Борис лезет на рожон? Нервы?..

— Что ж… — спокойно согласился Турин. — Хочешь сначала об Акимове — давай об Акимове… Нашем Коле…

— Итак, — начал Нефеденков, — четвертое августа тысяча девятьсот сорок третьего года. Мне приказано сменить Николая, который, как вы помните, — впрочем, помнишь только ты, Иван, — следил за проходом немецких эшелонов и поездов, чтобы составить расписание их движения.

Судя по закругленности фраз, их стройности, можно было предположить, что Нефеденков готовился к этому рассказу.

— Еще не доходя до указанного мне места, — продолжал Нефеденков, — я услышал крики двух фрицев. Немецкий мы в школе долбили, кое-что знали…

— Не скромничай, — заметил Турин, — ты немецкий знаешь хорошо.

Нефеденков лишь рукой махнул: пустое, мол! И продолжал:

— Из криков я понял, что русского во что бы то ни стало хотят взять живьем. Двое на двоих — не так уж страшно, я побежал на крики и уложил одного из фрицев. Потом — второго. Не думайте, пожалуйста, что такой герой — просто меня выручили фактор внезапности и хорошее укрытие.

— Да-а… Один жив — другой пропал… — как бы самому себе заметил Турин.

Нефеденков тяжело вздохнул и провел рукой по глазам. Провел медленно, чтобы хоть какие-нибудь секунды не видели, что в них.

— Что ты? — спросил Турин. — Продолжай, Борис…

— Продолжаю, — уже отчужденно проговорил Нефеденков.

Степанов, молча и с интересом слушавший разговор о неизвестных ему событиях, сейчас готов был вмешаться: замечание Турина, его тон могли показаться Борису оскорбительными: его вроде как в чем-то обвиняют. Неужели Турин не замечает этого?

Нефеденков опять рукой закрыл на миг глаза и сказал:

— Я слышал, что всякого рода бродяг, окруженцев встречают настороженно… Наверное, так и нужно — мало ли… Так вот, Николай был ранен в ногу, я помогал ему тащиться. А потом он сел и сказал, что дальше не пойдет.

Нефеденков сделал паузу, видимо, тяжело было вспоминать, а Турин смотрел на него, и вопрос, с которым он мысленно обращался к Борису, легко было прочесть в его глазах: «Ну, а ты что?»

— Мне пришлось тащить его на себе, Николая… Идти стало труднее… Немцы всполошились: нас быстро догоняли… Меня схватил длинный, косоротый… Я вырвался… Николай не смог…

— Схватили?.. А ты?

— Вырвался. И надо ж?! — Нефеденков будто удивлялся самому себе. — Побежал в сторону лагеря. Потом сообразил: что же я делаю, молодой осел?! Круто изменил курс… Удалось скрыться. Скитался… Стал похож на бродягу. Боялся и своих, и чужих: документов-то нет. Только здесь могут что-то подтвердить…

Перед Туриным и Степановым действительно сидел бродяга. От Нефеденкова даже пахло дымом костров, одежда обтрепана и грязна. И что-то в поведении осталось от человека, привыкшего жить под открытым небом и ожидать беды. Нефеденков часто, словно к чему-то прислушиваясь, осторожно поводил головой, и тогда казалось, что он поймал нужные ему сигналы и следит за ними, боясь упустить.

— Миша мне верит, а ты, Иван, человек ответственный, в чем-то, видно, сомневаешься… — печально подвел итог Нефеденков.

— Верю, верю, Борис, — поспешил откликнуться Турин.

— Хорошо бы… — сказал Нефеденков. — Легче было бы жить…

Турин встал и, подойдя к Нефеденкову, похлопал его по плечу. Он знал, что Нефеденков сам считал себя в чем-то виноватым. Виноватым, быть может, но совсем не в том, в чем винил его он, Турин. Почему так долго колесил, бродил, избегая своих. Неужели они не разобрались бы? Так думал Ваня Турин сейчас и решил, что во время разговора он переусердствовал, вот и похлопал Бориса по плечу, выказывая приязнь и участие.

Борис даже как-то выпрямился от этой, как ему показалось, дружеской поддержки.

— Я тут одного фрукта видел, — сказал он, ни к кому не обращаясь, нарочито равнодушно.

— Какого фрукта?

— На станции груз получал, для райторга, сказал… В шинели, невысокий такой, смуглый. Вроде как заикается…

— А-а… — догадался Турин. — Дубленко, Виктор Афанасьевич.

— Дубленко… — повторил Нефеденков. — Фамилия-то у него подлинная, только сам он не тот, за кого себя выдает. — Он сидел на стуле сгорбившись, скрестив на груди руки. То ли мерз, то ли было ему неуютно.