Сергей Антонов - В городе древнем

Да, информации стало несравнимо больше, и все же «сам слышал от верного человека…» совсем еще не перевелось…

Большой охоты встречаться с Ниной Ободовой у Степанова не было. «Сначала мечутся между добром и злом, а потом переживают, втягивают в свои душевные муки других… Тут работай сорок восемь часов в сутки, и то не сделаешь десятой доли того, что нужно сделать сейчас, немедленно».

Но как только он увидел, вернее, угадал в густом сумраке худенькую фигурку ожидавшей его Нины, настроение сразу изменилось: «Что же теперь-то?.. Теперь помогать надо…»

Нина с готовностью протянула ему руку, уверенная, что он ответит ей тем же.

Степанов мысленно стал быстро перебирать места, где можно было поговорить спокойно. Но ни одно из них не могло их устроить: в райком Нина не пойдет, да там могут и помешать; в районо — Галкина; в «предбаннике» парикмахерской? Но парикмахерская закрыта. Оставалась почта, где он уже был с Верой. Степанов повел Нину на почту.

— Заходи… Посидим в тепле. — Он не стал подчеркивать, что заботится не о себе.

Дежурила уже знакомая Мише телеграфистка.

Степанов попросил Валю приютить их на часок. Валя окинула Ниву внимательным взглядом с ног до головы, помедлила и, едва заметно пожав плечами, сказала без большой охоты:

— Ну заходите…

Степанов прошел, но Нина так и застыла на пороге, словно остановленная этим взглядом. Однако прошло мгновение, Нина резко подняла голову и не без вызова вошла в помещение почты.

Степанов уже знал, где лампа, зажег ее и притворил дверь.

Нина села на скамью и вдруг вскочила:

— Слушай! А я ведь просто эгоистка!

— Что ты? — Степанов даже испугался.

— В какую я тебя историю втравила!

— О чем ты, Нина?

— Ты не понимаешь, но я-то должна была знать! — не прощала себе Нина какой-то промашки. — Найдутся такие, кто будет говорить, что новый учитель связался со шлюхой.

— Перестань! — тихо потребовал Степанов.

— Ой… Ничего ты не понимаешь!..

— Я говорю, перестань!

— Если не скажут, то все равно подумают…

— Мне еще считаться со сплетнями!.. Жить с оглядочкой на дураков и идиотов! Садись и, пожалуйста, успокойся… — Он подошел к Нине и, положив руки на ее плечи, усадил девушку на скамейку в углу.

— Ой, Миша…

Она сложила руки на груди, съежилась, прижав коленку к коленке. Озябшая, сидела так нахохлившись, пока не почувствовала, что согревается.

— Господи! — в упоении воскликнула Нина. — Комната! Тепло!

Она вдруг вскочила и прижалась к плохо покрашенной, изрядно испачканной печке, к которой уже прислонялся не один человек.

— Вот так и буду стоять! Есть же чудеса на свете…

— Холодно в сарае? — спросил Степанов.

— Придешь туда — жить не хочется… Протопят печурку — тепло, а через час — все выдуло…

— Кто хозяева?

— Добрый человек, тетя Маша… Когда-то ей мать в чем-то помогла, помнит…

— А где ты работаешь, Нина?

— На станции…

— Что же ты делаешь на станции?

— Как что? Составы разгружаю… Все, что присылают в Дебрянск, проходит и через меня. Я — важная птица.

Степанов вспомнил, как в день приезда был на станции и видел разгрузку платформы с бревнами. Женщины, девушки… Ни одного мужчины…

— Тяжелая работа. Надорваться можно…

— Можно, зато рабочая карточка. Это тебе не что-нибудь…

Степанов прошелся по комнате раз, другой… Потом остановился возле Нины, сурово посмотрел в ее глаза и не встретил ничего, кроме доверчивости…

Он боялся обидеть Нину проявлением жалости, боялся, что и участие может невзначай уколоть ее самолюбие.

По-своему истолковав, наступившую паузу, Нина спросила, ничуть не сомневаясь, что это так:

— Ты ждешь моего рассказа? Ничего радостного, Миша, ты не услышишь.

Степанов выпрямился, молча смотрел на девушку. «Что она ему скажет?» И сейчас, видя ее прижавшейся к печке — запрокинутая голова с выставленным маленьким подбородком, ноги в шелковых штопаных чулках, эти ясные глаза, которым нельзя не верить, — видя все это, Степанов подумал, что Гашкин не мог быть прав, отпустив по адресу Нины то короткое словечко. А может, он, Степанов, только утешает себя? Нет, нет…

— Расскажи, Нина…

— Ну что ж… Слушай, — начала она. — До войны мы жили хорошо, весело… Меня баловали все: единственная дочь… Когда пришли немцы, я растерялась… Все изменилось в мире и в городе, смерть витала в воздухе, а мне хотелось жить. Я немножко подросла, на меня стали посматривать мужчины, я, как бы это тебе сказать…