Ольга Сарник - Карьера Югенда

Часа через три состав остановился. Чёрт, вагон же пустой! Идиот! Надо было прыгать на ходу! Меня найдут здесь в два счёта! Я осторожно высунулся. Поезд стоял посреди густого леса. Надо бежать. Но куда? В лес? Ни провизии, ни одежды, ни документов. Хорош гусь!

И тут я с ужасом осознал, что еду не на запад, а на север. От страха у меня похолодела спина. Придется ехать дальше, до ближайшей крупной станции. Кретин, ты так и не выучил русский, – обругал я себя. Чем я продержусь? Неизвестно, сколько ещё ехать. А самое страшное – неизвестно, куда притащит меня этот чёртов паровоз.

Пока я рассуждал, поезд тронулся и разогнался. Как оголтелый, он нёсся на север. Я чуть не плакал. В вагоне нашлось четыре доски. Я соорудил из них подобие шалаша, спрятался, – хоть не сразу найдут. Свернувшись калачиком, я забылся тяжёлым сном.

На рассвете меня разбудил хор мужских голосов. Говорили на русском, естественно. А что, если притвориться немым? – осенила меня счастливая мысль. Я после контузии. Немой русский.

Вдруг им ещё неизвестно о моём побеге.

Я смело выбрался из-под своего «шалаша». В вагон просунулась чья-то всклокоченная голова в измятом картузе.

– Ты кто такой?! – загремела голова басом.

Я замотал головой и выразительно замычал. Обладатель головы тем временем влез полностью в моё временное пристанище и недоверчиво оглядел меня, с головы до ног.

– Немой, что ли? – с сомнением спросил мятый картуз. Я молча смотрел на него, как баран. Должно мне хоть в чём-то повезти… Мятый картуз окликнул кого-то, и выход из вагона мгновенно обступила группа мрачных мужчин в штатском. Все они молча, враждебно уставились на меня. Может, по лицу поняли, что я никакой не русский? Но я молчал. Главное – ничем себя не выдать. И я старался изо всех сил.

Жестами они попросили показать документы, но я беспомощно развёл руками и стал усиленно жестикулировать в сторону востока. Они жестами приказали мне покинуть вагон. Выйдя на свет, я сощурился. Что же теперь будет? – тоскливо засосало сердце.

Из враждебной толпы отделились двое, самые крепкие на вид. Один из них кивком головы приказал мне идти с ними. Мы гуськом пошли по узкой тропинке, обрамлённой густыми кустами – один впереди, я в середине, а замыкал шествие второй, мрачный тип. Шли в гробовом молчании. Они сразу поняли, что я никакой не немой.

Минут через десять мы очутились перед деревянным крыльцом низенького одноэтажного здания с подслеповатыми окнами. На фасаде краснела табличка: «Комендатура». Русские тоже любят красный цвет, – машинально отметил я.

В памяти ожил Дрезден десятилетней давности.

Мне было лет десять, когда Дрезден вдруг покраснел. На стенах зданий, на театральных будках, – повсюду краснели плакаты. По улицам с урчанием ползали мобильные трибуны – грузовики, задрапированные красной тканью. Оборванные ораторы с них благим матом бросали в толпу лозунги. Почтенные буржуа в сюртуках с белыми воротничками, как испуганные овцы, шарахались от них. В лучшем случае им удавалось уйти переулками. Частенько с ними завязывали драки. Хотя они и рады были уйти подобру-поздорову.

В обшарпанной комнатке комендатуры из-за стола нам навстречу поднялся высокий моложавый мужчина в капитанской форме и усиках. Усами он пытался добавить себе возраста. Но безуспешно… Втроём они отошли в сторонку и тихо о чём-то переговаривались, а молодой капитан изредка поглядывал на меня с любопытством.

Я так и не выучил русский язык толком… Всё откладывал, дубина – потом, потом… Отойдя, они говорили тихо и быстро, но кое-что я всё-таки разобрал. Они сильно сомневались в том, что я немой. Наверное, я был не первым…

Посовещавшись, они вывели меня во двор комендатуры и усадили под навес, на лавку. Двое тех, здоровенных, не выпускали меня из виду, хотя вроде бы занимались своими делами. Я бы всё равно никуда больше не побежал. Меня мутило от голода и жажды. В глазах потемнело.

Вскоре к грубому деревянному столу, стоявшему тут же, под навесом, неслышно подошла пожилая седая женщина. Невысокая, как моя мама, и с таким же удивительно добрым лицом. Голова её была повязана чёрным платком. Когда я её увидел, мне стало совсем грустно.

Женщина тем временем, даже не взглянув на меня, поставила на стол дымящуюся миску, глиняную кружку с отбитым краешком, положила алюминиевую ложку и молча ушла. Конвой жестами предложил мне отужинать.

Два раза звать не пришлось. Никогда ещё еда не казалась мне такой вкусной! Это была каша с тушёнкой. Гречневая…. С тех пор гречневая каша с мясом – моя любимая еда.