Сергей Самсонов - Соколиный рубеж

Факт падения и взрыва истребителя P-39 «Аэрокобра», борт. номер 13, в лесном массиве за плацдармом был в тот же день заявлен двумя участниками боя, летчиками в/ч 23508 капитаном Байсангуровым А. С. и лейтенантом Костиным В. А. и подтвержден впоследствии бойцами 2-го батальона 939-го стрелкового полка. Ввиду характера падения самолета (штопор), малой высоты и особенностей местности (чащоба) возможность удачной выброски с парашютом на территорию, занятую немцами, практически ИСКЛЮЧЕНА.

При этом все изложенные неизвестным лицом установочные данные действительным обстоятельствам службы Зворыгина соответствуют безукоризненно. Учитывая массовую известность Зворыгина в войсках Советской армии и доступность его фронтовой биографии для вражеских агентуристов, с высокой степенью уверенности утверждаем: в расположение партизанского отряда «Вихрь» вышел либо немецкий агент, подготовленный крайне поспешно и грубо, либо беглый фашистский пособник, скрывающий свои настоящие имя и сущность. Наше мнение экстренно передайте Джигиту.

Листья падали, падали, падали – жестяные, скоробленные и едва пожелтевшие, чистые, гладкие, еще не сжухшиеся в судорогу невесомой старческой ладони. За холодную ночь лес почти опрозрачнел, и сквозь призраки русских берез было видно трехобхватные в комле дубы, все державшие на узловатых ветвях заржавелые листья, как награды за выслугу лет и глубинное, корневое упорство.

– Большая земля говорит, ты убит. – Дядя Гриша смотрел на Зворыгина так, словно невидимый костерный дым ел его терпеливые и привычные к жжению глаза и не мог от Григория он отвернуться.

Зворыгин молчал. После всего, что было отдано ему Ощепковым, Ромашкой, Коновницыным… и всеми, подставившими головы и спины, как ступеньки, чтобы он забрался в самолет, после всего, что было вдунуто в него вдобавок к его собственной ничтожно хилой тяге, доверие к жизни в Григории стало безмерным.

– Ну, расстрелять не просишь – уже хорошо. Наверно, понимаешь: нам ничего с Большой земли не объясняют. «Бабушка обозналась», и все. Нет у нее такого родственника, помер. Наше дело, положим, телячье. А вопросы начнем задавать, почему да зачем, – это будет не армия. Это вон археологи могут – чьи кости и сколько им лет. А про живых у нас решают быстро. Только грешен я, знаешь, – не верю, что оттуда видней, – показал дядя Гриша глазами на вышнюю пустошь. – Им оттуда видней только то, чего нам глазом не охватить. Ну дивизии наши, фронты. А чего они там могут знать про того человека, с которым я тут под землей извиваюсь, ровно две половинки одного червяка? Это когда душа с умом, как целик с мушкой, сходятся, можно твердо сказать, кто ты есть. А когда душа рвется к человеку в объятья, а ум, как тяжелая задница, встать не дает… Или, наоборот, вот, умом: что ж, и труп твой в наличии? И бортовому номеру твоей машины соответствует? Или что там осталось от тебя вообще? В том и дело, что мало осталось от кого бы то ни было. От живых, как от мертвых. Сколько наших неубранными по лесам да оврагам лежит, там, куда даже мать вещим сердцем не отыщет дорогу. Сколько баб ждут своих мертвецов как живых или наоборот. Я сам два года мертвый. Я домой возвращаться боюсь. Вдруг жена мне уже не жена, не моя жена больше. Иной раз мысль такая: лучше б тут и остаться. Явиться – это значит что? Это новую жизнь, значит, остановить… Короче, наша бабушка тут надвое сказала. А играть в пинкертонов у нас, в общем, нету возможности.

– Ну и что же со мной?.. – хрипнул он, будто не было ясно и так.

– А живи… действуй с нами.

– А я могу? Жить так могу?

– А как это «так»? Ты – не ты? Не знаешь даже, как тебя зовут? К своим ход заказан, в Россию? Коли нет тебе веры, то и ты теперь верить не будешь? А как же ты в лагере жил? Летал на пустом самолете? Ведь мог. А теперь ты средь нас – все получше. Мы же вроде с тобой и харчами, и куревом делимся, хотя сами живем небогато. Это пускай вас на Большой земле пытают: как в плен попал, за что был награжден и сколько девушек испортил. Там недоверие предписано, а здесь я сам себе не верю больше, чем тебе. Тут, в партизанах, истинная сущность быстро проступает – как пузыри при подогреве. Я сужу тебя здесь. Проверка боем – нравится такое? Вот и думай, герой-истребитель, сугубо о том, чтобы мое доверие оправдать. Для тебя сейчас я – твоя родина. У нас с тобой сейчас одна задача – драть на тутошних фрицах портки, точно злая собака, чтоб они с голой задницей нашу армию встретили. А ежели войну переживем, тогда-то нас всех и будут судить: и тебя, и меня, может быть, – за тебя.