Дмитрий Ли - Журавли покидают гнезда

Юсэк спрятал их в карман, подробно рассказал о встрече с Иром. Отец охотно слушал, изредка, в знак одобрения, покачивая головой. Позабыв обо всем, он радовался вместе с сыном.

Утром, когда Юсэк собрался в лавку, в лачугу вошел Санчир и попросил его следовать за собой. Отец сбросил с себя ватник, подполз к краю ондоля и в страхе спросил:

— Куда ты его уводишь?

Санчир сегодня был строг и подтянут.

— Начальник жандармерии желает лично поговорить с ним, — пояснил он, самодовольно расхаживая по дому. — Он скоро вернется, если, конечно, будет благоразумным.

— На кой черт сдался ему этот мальчик! — заорал старик, поднимаясь и цепляясь за мундир Санчира. — Ты что ему наболтал? Говори, что напридумывал?

Юсэк не испугался. За ним нет ничего такого, чтобы тревожиться. Он попробовал унять старика, но тот вырвался из его рук и, уцепившись за ворот пришельца, повис всей тяжестью.

— Уйди, Санчир, добром прошу! Ты знаешь — старому Енсу терять нечего! Он и так на краю могилы. Не кусай его, кэкхо!

Санчир разжал его руки, старик упал. Не имея сил подняться, он позвал Юсэка.

— Не троньте отца! — Юсэк сжал кулаки.

Увидев его гневное лицо, Санчир отошел к двери и, поправив мундир, подал знак солдатам, стоявшим у входа. Вбежав в дом, они скрутили Юсэку руки и выволокли на улицу. Отец дополз до порога, попытался подняться, но не смог.

До прихода японцев этот небольшой каменный домик принадлежал корейцу Хвану. Его прачечная имела хорошую репутацию у горожан. Даже привередливые японцы с удовольствием пользовались ее услугами. Любое белье, попав сюда, обретало первоначальную белизну. Молва о том, что здесь белье полощут не в воде, а в поту, пошла не случайно. Юсэк сам видел это, когда однажды, в поисках работы, забрел в прачечную. Сквозь плотный обжигающий и едкий пар едва можно было разглядеть мужчин. Двери и окна были закрыты наглухо, чтобы сохранить нужную температуру в моечной. Вынутое из кипящих котлов белье еще долго парилось на топчанах, после чего полуголые мужчины принимались дубасить его тяжелыми зубчатыми досками. Горячие мыльные брызги летели в разные стороны, облепляли лица, глаза. Один из рабочих, увидев Юсэка, подошел к нему:

— Ты кого ищешь, мальчик?

— Работу.

— Ты хочешь здесь трудиться?

— Если возьмете, — ответил Юсэк.

Мужчина выругался и захохотал:

— Эй, люди, работник пришел! Нет, вы только поглядите на этого трудягу! — кричал он, до боли тыча пальцем в ребра Юсэка. И вдруг закашлял долго и хрипло, повалившись на топчан.

Юсэк увидел на голой спине мужчины пузыри от ожогов, руки его тоже были в волдырях. Он попятился к двери и, не помня себя, выскочил из этого страшного дома.

Дом Хвана с его толстыми каменными стенами и узкими зарешеченными окнами как нельзя лучше подходил для жандармского управления.

Юсэка провели в сырую комнату, посреди которой стоял одинокий топчан, вероятно оставленный бывшим владельцем прачечной. Узкое окно было наполовину заложено кирпичами. На цементном полу валялись окурки, какие-то куски материи, пуговицы, видны были следы крови. «Неужели они узнали о моих планах? Ведь дядя Хон говорил, что сейчас хватают в тюрьму только за одно упоминание о России». Утром следующего дня к Юсэку вошел Санчир.

— Ну как спалось на новом месте? — спросил он, ухмыляясь.

— Чудесно, — ответил Юсэк. — Первый раз приходится спать на таком почетном месте. Но, пожалуй, на ондоле лучше.

— Жестко, наверное? — Санчир демонстративно постучал кулаком по топчану.

Юсэк присел, почесал под ребрами:

— Только вот не пойму, почему топчан голый? Разве можно гостей укладывать на доски? Ондоль и тот застилают соломой.

Санчир хитровато улыбнулся:

— У тебя будут перина, одежда и пища. Все будет, если одумаешься. Ну, а станешь упрямиться — бедный твой отец и ты всю жизнь будете валяться на голом полу. Иди, тебя ждет начальство.

Начальник управления находился в зале, где некогда была моечная. Он сидел в кресле рядом с низеньким столиком, на котором стояли лампа и графин с водой. Это был худой, бледнолицый японец. На нем, как и у большинства его соотечественников, были овальные, в тонкой оправе очки, которые без конца сползали на конец плоского носа. Это, видимо, нервировало его, потому что, поправляя их, он каждый раз кусал свои мясистые губы. Вдруг он поднялся и, высоко задрав голову, очевидно чтобы удержать очки, произнес гортанным голосом: