Ответ был краток: действуйте, авиация будет!
…Чердачное перекрытие, пахнет солью, мышами, прелым зерном. В середине, под сушильной трубой, лежит молоденький солдат-радист, прикрыв ватником рацию. В углу, сдавленном железной крышей, вытянулся Иван Иванович Суполкин. Он всматривается в маленькие светлячки сигнализации, которые беспорядочно разбросаны меж путями. За станцией в мглистой дымке чувствуется затемненный городок, недалеко силуэт водокачки.
У входной лестницы сидит Дуся, грызет семечки, автомат на могучих коленях.
В огромной заброшенной пустоши поют сверчки, и под легким сквозняком дрожит вырванный из крыши железный лист. А за стенами пакгауза, в котором притаились партизаны, идет своя, тревожная жизнь прифронтовой станции. Кричит маневровый паровозик, сигналят водители машин, кое-где копошатся солдаты, под командой разгружая из вагона что-то тяжелое, а на западе стеной стоит полыхающее зарево и слышны мощные вздохи кипящего в огне фронта.
Чьи-то шаги приближаются к пакгаузу. Дуся сжала автомат, сгибаясь всем корпусом, всматривалась в темноту.
— Тома? — тихо спросила она.
— Я, я… — Запыхавшийся румын поднимался по ветхой лестнице.
Общими усилиями довольно точно разобрались в том, что увидел Тома за несколько часов разведки. А увидел он многое… На станции стояли эшелоны с пушками, снарядами, солдатами. Здесь, оказывается, новый основной пункт разгрузки всего того, что прибывало для немецких войск, воюющих под Севастополем, — ближе к фронту поезда не шли. Конечно, полно зенитных установок, но не так много, да и стоят пушки на видном месте.
Молодой радист данные отстучал прямо в штаб ВВС Северо-Кавказского фронта.
Партизаны ждали решающей минуты. Дуся подошла к Ивану, вложила застывшие от напряжения пальцы в широкую ладонь товарища и застыла.
Тома съежился, потом ревниво сказал:
— Мои руки кипяток, Дуся.
— Иди к нам, слышишь? — позвала Дуся, притянула к себе маленького румына.
— …Самолеты в пути, через десять минут будут над нами, — доложил радист.
— Разойдись, быть подальше друг от друга! — приказал Иван Иванович.
С востока нарастал неумолимый гул. Рев моторов полностью заполнил безбрежную темноту.
От горячих взрывов пакгауз задвигался и осел.
— Иван! Я боюсь! — крикнула Дуся, бросившись к нему.
— Дура! — Иван выругался и прижал к себе храбрую партизанку, впервые испытывающую бомбежку.
На крышу с грохотом что-то падало, дрожали железные листы.
В нескольких метрах от здания вспыхнул огонь, стало видно как днем.
Горел эшелон со снарядами, угол пакгауза отвалился.
Самолеты улетели, но рвались снаряды, и все били и били зенитки — с перепугу, наверное.
В дыму, под все еще рвущиеся снаряды, дождались рассвета. В четыре часа утра связались с пунктом наведения штаба ВВС; оттуда потребовали точного доклада о результате бомбоудара.
Все хорошо стало видно — дым рассеялся. Горел какой-то склад, станция казалась полностью вымершей. Водокачка свалена набок, на путях каменные глыбы, груды горелых вагонов. Поперек линий лежит паровозик, загораживая выезд на Симферополь.
Истошно воя сиренами, к разбитой станции подскочили санитарные машины, по всему — румынские. Поглядывая на небо, санитары извлекали из вагонов раненых.
По щербатым, с вывернутыми камнями платформам в паническом ужасе шныряли железнодорожники.
Волна за волной шли к станции грузовики. На развороченной, пропахшей дымом и гарью земле появились немецкие и румынские саперы. Под крик офицеров начались срочные восстановительные работы. До вечера расшвыряли с путей разбитые вагоны. Прошел первый маневровый паровоз.
Фронт приказал оставаться на месте, ждать следующего вечера.
Тома стряхнул с себя пыль, причепурился, простился с товарищами и ушел на разведку.
Целый день стучали кирки, шипели сварочные аппараты. Откуда-то привезли огромный подъемный кран и подняли лежащий поперек рельсов паровозик.
Иван Иванович сплюнул:
— Гады, моторные, вишь как скоро все налаживают!
— Умеют, — добавила Дуся.
— Мы им еще покажем.
Долго тянулся день, что-то подзадержался Тома Апостол. Дуся нервничала.
— Пойду поищу, — сказала Дуся.
Читать дальше