Артём Чепкасов - День за два. Записки «карандаша» чеченской войны

– Старшина, нам бы увольнительную в город на завтра. Прибарахлиться перед домом, чтоб, как людям, прийти к родным, с подарками, – попросил Гафур. – Выпиши сейчас, а то сменишься, а Залепухин, чёрт, откажет, знаю я его.

– Ай, какой Залепухин? – улыбнулся прапорщик, вновь закуривая и вальяжно откидываясь на спинке стула. – Ротный ваш, петух абаный, в штаб полка подался, помощником по службе войск. Крыса канцелярская. Ай, я теперь ротой командую, пока никого не назначили…

– Да, ладно, человеку расти надо, – парировал я.

– Ай, он бы лучше на войне рос, как все нормальные офицеры, – Арутюнян выругался на армянском и добавил. – Телятников был бы хорошим ротным. Жалко, убили. А этот шакал, а не человек.

Усмехнувшись, мы с Татарином переглянулись. Прапорщик был прав.

– Выпишу я вам завтра увольнительные. Утром. И ко мне, кушать, и в баню пойдём, и всё, как надо сделаем, – старшина неожиданно и тихо заплакал. – Ай, как я радый, что вы живые, ребята. Как я радый…

От вида плачущего офицера, нам стало не по себе, и мы сначала робко, затем посмелее принялись успокаивать прапорщика, а потом долго ещё сидели за столом, ели, пили и даже пели.

Старшина то радовался и смеялся, то грозно ругался, вновь и вновь обзывая нас «петухами абаными», да говорил, что не может он без армии, жизнь это его, потому и не согласился на инвалидность. Обещали назначить в дивизию начальником вещевого склада, но сначала надо нового ротного дождаться, а там видно будет. Да, и где та дивизия? В Минводах. Как же возможно оставить здесь дом, который так долго строил своими руками и с любовью Творца?

Потом Арутюнян заснул, да и мы уже, пьяные, сытые, чистые, стали клониться ко сну. Перетащив старшину в канцелярию роты на раскладушку, мы с Татарином пошли к своим, забывшим уже нас, койкам. «Первым моим тостом, как приеду домой, будет за самую нежную, самую мягкую и тёплую, к которой приходил вечерами вымотанный вконец, а по утрам она никак не хотела отпускать меня из своих объятий. За мою армейскую кровать», – смеялся я про себя словами, кочевавшими из одного солдатского блокнотика в другой, от призыва к призыву, и пытаясь пьяным взором найти дорогую подругу.

Нашёл. Стояла она там же, где и всегда – во втором ряду вторая от стены. И если бы дневальный оказался на своём месте, а не на моём, то уснул бы я сразу. И Татарин тоже. Он добрый, я знаю. Но тот, кто должен был бдеть на тумбочке, оказался дрыхнущем на моей койке, что враз меня возмутило и я грубо его скинул. Солдат вскочил, я ждал, что он ударит меня, но этого не случилось. Он даже извинился и заспанный завалился на другую кровать. На наших глазах, которым мы отказывались верить, он протяжно зевнул на аккуратно заправленной койке с траурной лентой по диагонали. Это было место рядового Василия Грекова, чей портрет почти незаметно поместился у тумбочки дневального, рядом с портретом погибшего командира нашего взвода лейтенанта Телятникова.

– Ты совсем страх потерял, сука? – Гафур вихрем подлетел к дневальному, схватил его за шиворот, дёрнул на себя и ударил лицом об колено. – Ты куда жопу мостишь? Ты где должен быть? Дежурный по роте, ко мне! Бегом!

Евдокимов появился перед нами мгновенно.

– Что у тебя здесь творится? – ещё громче закричал разозлённый Татарин и толкнул младшего сержанта, но тот, устояв на ногах, ничего не ответил.

– Они у тебя даже не знают, койка погибшего на войне, самое святое, что может быть в располаге? – ревел мой друг, и успокаивать его было бесполезно.

Евдокимов продолжал молчать, но и во тьме было видно, как его глаза наливаются злобой. К тому же, ответ напрашивался сам собой. За спиной дежурного по роте уже встали его бойцы, готовые биться за своё, и я сам не заметил, как сорвал с Витькиной койки дужку, вовсе не думая, что тоже покусился на святыню.

Гафур первым ударил Евдокимова, у того из носа потекла кровь, что и стало знаком, рвать. На Татарина накинулись толпой. Позабыв про меня и, воспользовавшись ситуацией, я со всей дури огрел кого-то по спине. Кто-то взвыл, кото-то я потащил на себя, махом получив по голове.

Битва была недолгой. Мы проиграли. По количеству. И были вынуждены ретироваться в уличной курилке, где, к нашему изумлению, столпились уже другие дембеля, тоже пьяные и битые. Время близилось к полуночи.

– Духи оборзели, – сплюнул наземь кровавой слюной Белаз.

– Делать что? – негодуя спросил Серый и, затянувшись да выпустив дым через ноздри, неопределённо добавил. – Не прощать же им теперь…