Виталий Мелентьев - Варшавка

Фельдшерица уже не обращала на него внимания — она мыла руки.

Носилки в дверях столкнулись с Кривоножко. Капитан пропустил их, а когда вошел в землянку, то спросил привычно доброжелательно:

— Началось? Из какой роты?

— Разведчик и снайпер. Один — тяжелый. Разведчик…

— Та-ак. Где?

— На ничейке.

Капитан помолчал и спросил:

— Всего хватит? Помощь не нужна?

— Пока… нет. Мария пришла с кухни… Может, кое-кого из писарей подошлете. И еще…

Пожалуйста, прикажите боепитанию и хозвзводникам, чтоб без раненых в тыл не уезжали.

— Хорошо, хорошо… Проследим… — поспешно говорил Кривоножко, а сам думал о том, о чем думали а тот час все на том участке: неужели наступление будет раскрыто?

— Отвыкла, товарищ капитан, — вдруг беспомощно-кокетливо улыбнулась фельдшерица. — Забыла о главном: будете на передовой — обязательно проследите за собачьими упряжками. Какие-то они уж слишком… своевольные…

Кривоножко опять покивал и пообещал проследить, но усидеть в медпункте уже не мог.

Он выскочил на поверхность и услышал страстный шепот:

— Скажи, Алеша. Ну, скажи…

— Я же ответил — ходили добровольцами. О других не знаю, — видимо, он увидел или лицо, или глаза Марии, потому что сказал с болью и отчаянием:

— Ну. не знаю я… Не имею права… Понимаешь? Ты не волнуйся.

Послышался судорожный, с перехватами, вздох, всхлипывание и слабый голос разведчика, который был уверен, что его недолечили, и потому не просто злого на всю медицину, а прямо-таки ненавидевшего всех женщин вместе, а этих — наособицу.

— Все снайперы с нашими. Все! Поняла? И, может. все уже и накрылись… Да везите же вы, черт вас возьми, раз здесь лечить не хотите. Хуже немцев. Вредители!

— Заткнись! — тихо сказал Кропт. — Врет он все. Мария. Врет.

Лошадь шумно вздохнула, и снежок зашуршал под полозьями. Кривоножко подумал:

«Надо не забыть представить Кропта к награде».

Он быстро обежал тыловые подразделения, понял, что все сделано как будто как следует и люди готовы ко всему, настроение у них, похоже, боевое, хотя и сдержанное, но на душе от этого не стало спокойней.

В роту Чудинова он добежал как раз в тот момент, когда в обороне противника начался бой, и сразу понял, в чем дело. Его тренированный ум быстро прикинул все варианты объяснения происходившего и нашел единственно разумный — тот самый, что пришел на ум и Басину.

— Ничего, — сразу же сказал он Чудинову. — Ничего… Может, даже и к лучшему…

Противник не отдохнет, а, главное, подготовится не к тому, чему нужно. Будет ждать разведку боем, а начнется наступление.

Чудинов, хоть и с опаской поглядывал на замполита, все-таки вынужден был согласиться.

И когда Кривоножко убежал в траншеи, чтобы увидеть агитаторов, парторгов и комсоргов и с их помощью разъяснить бойцам обстановку (которую все ж таки он знал еще плохо и старался скрыть от самого себя возможные последствия боя в глубине немецкой обороны), а главное, своим появлением, своими словами — пусть и не очень продуманными — показать, что все не так уж и страшно, раз он с ними.

Предполагали и такой вариант. Предполагали. Ну и что? На войне всякое бывает… А без разведки как же? Без разведки нельзя. Пусть даже она и не удалась, а мы уже знаем, где у противника молчавшие до сих пор огневые точки. Нас не посекут…

Он шел траншеями, собирая агитаторов, коммунистов и комсомольцев, с каждой беседой находя все новые и новые доводы и примеры, и голос его звучал все уверенней, и улыбка становилась не натянутой, а натуральной, может быть, потому, что он уже и сам верил в то, что говорил, верил, что все. обойдется.

Ее все ждали, а началась она неожиданно. Где-то в стороне, у богом проклятой и чертом избранной Зайцевой горы, низкое небо высветили артиллерийские сполохи, потом они возникли в другой стороне, а уж потом докатился звонкий в стылом волглом воздухе, сливающийся, словно облегченный вздох толпы, гул артиллерийской подготовки.

В следующую секунду ударили орудия и позади третьего батальона. Вначале донесся пронзительно вибрирующий, словно от оборванной струны, звук выстрела, потом, то посвистывая нежно, призывно, то фырча и подвывая, пронеслись первые стайки снарядов и мин. А уж потом все скипелось о единый, мощный, то жутко-слитный, то прерывистый рев.

Рушились подтаявшие кружавчатые вершинки сугробов, осыпались с ветвей нашлепки снега, освобожденные ветви подскакивали, леса вокруг темнели и словно вздрагивали.