Николай Шахмагонов - Сталин в битве за Москву

Долго тянулись ночные часы. Комбат так и не сомкнул глаз. Он ждал разведчиков. Доклад их не был утешительным. Батальон обложен плотно, однако немцы ведут себя спокойно. Развели костры, греются. Дозоры выставили, но дозорные тоже развели костры. Никто не ждал, что кремлёвцы решатся на прорыв.

Нужно было решить вопрос с ранеными. Оставить в деревушке, что неподалёку? Немцы войдут, проверят, и всё… Всех, кто мог подняться на ноги, всех, кто мог держать оружие, поставили в строй. Тяжёлых положили на носилки. К счастью, таковых было совсем немного.

Собрал ротных. Ещё несколько часов назад он хотел провести что-то вроде совещания, но теперь он принял решение, а решение командира, облечённое в боевой приказ, – закон, подлежащий исполнению неукоснительному.

Чётко, ничего не упуская, указал каждой роте и порядок выдвижения к рубежу, перехода в атаку, ближайшую задачу и направление дальнейшего наступления, в данном случае прорыва. Что же дальше? Если будет это «дальше»? Впрочем, именно вот это «если» он прогнал от себя.

Комбат участвовал во многих боях, но в каждом из минувших боёв у него было гораздо больше надежда на победу. Теперь предстоял иной бой, бой, необходимый даже потому, что в строю батальона были кремлёвцы, были воины, у которых не было выбора. Только победа или смерть.

Перед боем каждый рядовой воин, будь то красноармеец или, как в этом железном строю, кремлёвец, считавший, что он всё ещё курсант, может думать о том, что ждёт лично его, может вспоминать свой дом, своих близких, свою любимую, мысленно сочиняя письмо ей. Его могут одолевать и мысли, тщательно отгоняемые, о том, что этот бой может стать последним.

Ни о чём таком не имеет права думать командир. Перед боем, особенно тяжёлым, командир не думает о себе, и не думает вовсе не потому, что не имеет на то права; он не думает потому, что он командир, а на плечи командира перед боем ложится тяжесть такой ответственности, которая исключает всякие другие мысли, кроме мыслей о выполнении боевой задачи и о возможном сохранении тех, кто по его воле поднимается в атаку. И в эти священные моменты на командира словно нисходит свыше какая-то особая, могучая сила, помогающая подчинить всё его существо самому главному, самому важному – достижению победы в бою.

Этот час настал для комбата кремлёвцев, и под утро, когда хорошо спится даже и у костра, ведь силы-то физические у немцев были на исходе, прозвучали негромкие команды и курсанты двинулись в бой, ещё не ведая, что для многих он станет последним.

На рубеже перехода в атаку прозвучали команды, роты встали в полный рост, чтобы с отчаянной решимостью и свойственным кремлёвцам мужеством ударить в штыки и уйти в бессмертие.

А когда осветили землю ещё тусклые, едва пробивающиеся сквозь облака лучи холодного ноябрьского солнца, на участке прорыва всё стихло и лишь на околице небольшой деревушки продолжал стучать пулемёт. И долго ещё сельчане передавали из уст в уста, как косил метким огнём захватчиков пулемётный расчёт, прикрывший тыл прорывавшихся через вражеские заслоны кремлёвцев. Его меткий огонь не давал немцам поднять головы. Понадобилось время, чтобы подобраться к нему, обойдя с тыла. Бросились озверевшие фашисты на кремлёвцев, но, когда оказались в шаге от пулемета, прогремел взрыв гранаты, и юные лейтенанты, даже не подозревавшие, что они уже давно не курсанты, ушли в бессмертие вслед за своими товарищами, проторившими и для них священный путь обагрёнными вражьей кровью штыками.

А когда на месте позиций полка всё стихло, в Яропольце появились оккупационные власти. Жителей согнали на небольшую площадку перед зданием сельского совета. В толпе односельчан оказалась и школьница Антонина Кожемяко, как и все, потрясённая тем, что происходило на её глазах. Сельчане тревожились. Всем было известно, какие зверства творят эти нелюди на оккупированных территориях. С опаской поглядывали на солдат, окружавших площадку.

Но вот вышел немецкий офицер. Его сопровождал затравленно озиравшийся тип в гражданской одежде, как выяснилось, переводчик.

Офицер заговорил, и переводчик перевёл приказ: жителям пройти по месту боёв и собрать всех погибших, у кого петлички красных юнкеров – кремлёвцы всё ещё были с курсантскими петличками. Собрать и принести за деревню, туда, где уже ревел танковый двигатель. Офицер велел обязательно собрать всех погибших красных юнкеров. Остальных же, уточнил, как хотите…

Сельчане отправились выполнять распоряжение. Приносили тела молодых ребят и складывали их в указанном месте, примечали, что танк с навесным оборудованием отрывает глубокий котлован.