Геннадий Евтушенко - Люди одной крови

– Наверное, имеет. Так как мне вас называть?

Секретарь пожала плечами.

– Ну, допустим, Вера Сергеевна. Всё равно приёма нет. А Поляков продолжил тем же тоном заговорщика:

– Так вот, Вера Сергеевна. Вы перед совещанием доложите Леониду Ильичу, что здесь полковник Поляков. Так и доложите: Поляков. Больше вам говорить ничего не нужно. – И строго добавил: – Вам всё ясно?

Вера Сергеевна, хоть и считала себя здесь самой главной, смутилась. «Кто их знает, этих полковников. Может, он и не армейский вовсе, а из органов», – подумала она. Почему-то оглянулась по сторонам и с робостью в голосе неуверенно сказала:

– Так совещание же, товарищ полковник.

– А вы перед совещанием. Перед, понимаете? И не по телефону. Не по телефону. – Он кивнул на дверь. – Зайдите.

Жорка шёл ва-банк. «Если помнит– примет сразу. А нет, так нет. Терять мне нечего. Жаль будет, конечно. В лихое время мы с ним встретились. Такое не забывается».

Между тем Вера Сергеевна зашла к шефу. В приёмной повисла тишина. Присутствующие невольно стали свидетелями сцены, разыгравшейся между молодым полковником и хозяйкой приёмной. Теперь они с интересом ждали развязки. Не прошло и минуты, как дверь кабинета секретаря обкома открылась. На пороге стоял Леонид Ильич. Он быстро обвёл взглядом присутствующих и, увидев Полякова, шагнул к нему, широко распахнув объятия.

– Поляков! Жив?! Жив! Полковник!

Они обнялись. Крепко, по-мужски. Потом Брежнев немного отстранился, на глазах его блеснули слёзы. Он, не стесняясь, смахнул их рукой. Сказал:

– Фронтовой товарищ. С сорок первого не виделись. Извините. Мы минут на пять совещание задержим. Не возражаете?

Кто ж возразит? По приёмной прошелестел лёгкий шумок – не возражаем мол, товарищ секретарь обкома. Вера Сергеевна вжалась в стенку и широко открытыми глазами смотрела на происходящее – слёз своего шефа она ещё не видела. Видно, не просто знаком был Брежневу этот полковник!

Леонид Ильич немного отстранился от Полякова, взглянул на его грудь, удовлетворённо покачал головой.

– Вижу, хорошо воевал. А? – Он обернулся к присутствующим. – Как вам?

Народ одобрительно зашелестел, зацокал языками. Брежнев ногтем указательного пальца постучал по Красной Звезде. Спросил:

– Моя?

И Поляков по-военному ответил.

– Так точно, Леонид Ильич! Та самая, что вы мне в сорок первом вручили.

Брежнев повернулся к присутствующим, кивнул на Полякова.

– Видали? Вручил! Этот хлопчик в сорок первом под Одессой собрал человек сто отступавших и трое суток держал оборону против целой дивизии. А? Скромник! Ты тогда, Поляков, не Красную – Золотую Звезду заслужил! Да время не то было. А жаль, она б тебе и сейчас не помешала.

Он шагнул к раскрытой двери своего кабинета, взмахнул рукой.

– Проходи, Георгий.

Поляков прошёл в кабинет, ошарашено думая: «Ни фига себе! И имя помнит. А я сомневался». Не знал тогда Жора, насколько сентиментален был Леонид Ильич, и что в июле сорок первого он, в порыве восхищения подвигом Полякова, превысил свои полномочия, наградив его орденом. Получил за это бо-ольшой нагоняй, а потом собственноручно задним числом писал на него наградной. Так что, события тех дней, Поляков, и не только фамилия, но и имя его надолго врезались в память Брежнева.

Днём поговорить толком им, конечно, не удалось. Зато тем же вечером они отвели душу.

Наверное, у Брежнева была комната отдыха, наверняка и в обкомовской столовой был зал для гостей и высокого начальства, но Леонид Ильич ожидал Полякова в кабинете. Вера Сергеевна (сама любезность), казалось, всю жизнь только Жорку и ожидала. Увидев его, расплылась в улыбке и сразу провела в кабинет шефа. Брежнев разговаривал по телефону, кивнул ему и глазами указал на стул. Вера Сергеевна усадила Жорку на место и тихонько вышла. На столе водка, коньяк, закуски. Небогатые, но всё же не тушёнка. Много овощей, фрукты. Леонид Ильич, закончив разговор, сел напротив.

– Ну что, Жора, водка, коньяк?

– Я по-фронтовому, предпочитаю водку.

– Согласен, наливай.

Сидели они не долго, может, час или полтора. Брежневу ещё на завод надо было ехать. Работал он много, времени в обрез. Но они успели поделиться воспоминаниями о войне. Леонид Ильич больше расспрашивал и слушал. О себе говорил мало. А Поляков рассказывал ему о своих фронтовых дорогах, о Наталье, об Олечке, о службе в настоящее время. Брежнев слушал с интересом. Рассказал Жора и о том, что Наталья снова беременна, что ждёт он пацана и будет растить себе смену. Он всё думал о том, как бы сказать насчёт квартиры. Рассказать, что родители постарели, и они с Наташей хотят забрать их к себе. Как и старенькую Наташину бабушку, которая всё ещё ютилась где-то в Самарканде, поскольку дом её в Крыму разбомбили, и ехать туда не имело смысла. Несколько раз он порывался перевести разговор на эту тему, но в последний момент нужные слова будто застревали в горле. Боялся, что Брежнев решит, что именно из-за квартирного вопроса он и пришёл к нему. А это было не так. Он пришёл к нему, как к боевому товарищу, человеку, с которым свела его судьба в самое тяжёлое, самое смутное время войны. Ведь именно тогда, в те двое суток, когда с небольшой горсткой людей он сдерживал наступление полка, а может быть, целой вражеской дивизии, бил фашистов и видел, как они бегут, и родилась его несокрушимая вера в победу. И именно это было важно для него.