Геннадий Евтушенко - Люди одной крови

Следующий день был воскресенье. После обеда Жора пригласил Сергея Фёдоровича пройтись по улице. Погулять. Тот удивился, но молча набросил на себя курточку и вышел вслед за сыном. Немного отойдя от дома, Жорка присмотрел в тихом месте лавочку и пригласил отца сесть отдохнуть.

– Да я не притомился, – заметил Сергей Фёдорович. И замолчал, ожидая, о чём же хочет поговорить с ним сын, – не зря же увёл его из дома. Посидели молча.

– Ну, ты что, Георгий, – не выдержал старик. – Я понимаю, дома народу много, не поговоришь. Случилось что? Ты говори, не стесняйся.

– Да я не стесняюсь. Стыдно мне, что о родном отце из газет узнаю. Раньше не нашёл времени поговорить с тобой. Как ты в молодости жил, как с мамой познакомились, как вы в Питер попали, а потом в Донбасс?

Сергей Фёдорович покачал головой.

– Долгая это история, сынок. За раз всю жизнь не пересказать. Ты ж не забыл? Мне семьдесят. А себя не вини. Мальчишки прошлым своих родителей никогда не интересуются. А ты, когда из мальчишек вырос, сразу в армию, потом война. Так что у тебя до сих пор и возможности не было прошлым моим поинтересоваться. Поговорим. А коротко, дело было так: я был бедняк, а у мамы твоей была семья, хоть и крестьянская, но зажиточная. Работал я в этой семье батраком. И полюбили мы с Тоней друг друга. Крепко полюбили. Да кто ж ей разрешил бы за батрака бесштанного замуж пойти? А мамка твоя в молодости страсть, какая шустрая была. Бежим, говорит, из дома, раз счастья нам тут нет. И сбежали мы с ней в Питер, там и поженились. Там я и на завод пошёл работать, грамоте научился. Только климат питерский Антонине не подошёл. Она всё болела. И детишек рожала, а они всё в младенчестве помирали. Сильно мама переживала. Без родительского благословения поженились, мол, вот боженька и карает. А как уехали мы на юг, в Енакиево, так дела у нас на поправку пошли. И Тоня болеть перестала, и детки, здесь рожденные, выросли. Ты, Димка, Оля и Сашенька. Да судьба, видишь, такая: братья всю войну прошли и здоровы, а сестрички ваши обе погибли.

Он смахнул набежавшую слезу. Помолчал. Посидел, прикрыв глаза ладонью, из-под которой тонкими ручейками сбегали скупые старческие слёзы. Вытер их, прошептал:

– А какие девушки были. Фашисты проклятые. А теперь чего уж? Даже могилок не сыщешь.

Жорка не удержался, погладил отца по голове. И сам готов был заплакать. Он хорошо помнил сестёр и любил их. После войны пытался узнать места их захоронений. Старшая, Оля, была в подполье, попала в гестапо. Где и как она погибла, осталось неизвестным. Её именем и назвал Жора свою дочь. А младшая, Саша, во время эвакуации попала в эшелоне под бомбёжку. Где-то в степи под Орлом и лежит в братской могиле. Точного места захоронения установить не удалось.

После нескольких минут молчания он спросил Сергея Фёдоровича:

– Так ты и в Питере токарем работал? А во время революции?

– Во время революции мы уже в Донбассе были. Там и пережили и революцию, и Гражданскую.

– А в Первую мировую ты не воевал. Почему?

– Так бронь была. Я ж на металлургическом заводе работал, ценный рабочий кадр. Не призывали. Да и со слухом у меня смолоду проблемы. А революция… Тут такое дело. В Питере агитаторов революционных было море. Кружки разные, собрания. И я ходил. И Ленина слушал, и Мартова, и Баумана, других разных. Сам орал на собраниях «Долой царя!» И, когда на Донбасс приехали, в авторитете был. Избрали меня председателем рабочей кассы взаимопомощи. Это высокая должность была. Но среди рабочих у нас тогда единства не было: тут тебе и большевики, и меньшевики, и эсеры, и анархисты, и бог знает ещё кто. Поэтому решили: председатель рабочей кассы – беспартийный. Так я ни в какую партию и не вступил. А потом, когда началась диктатура, красный террор, белый террор, разные зелёные и голубые, то Петлюра, то Махно, то Маруся-атаман, сказала мне твоя мама Антонина: «Ты рабочий человек, вот и работай! А в политику не лезь – у тебя четверо по лавкам!» Я и не лез. А потом уж, когда Ленин написал, что каждая кухарка государством управлять сможет, я сильно засомневался. И что мировая революция скоро будет, и что коммунизм скоро построим. – Он покачал головой. – Ни мировой революции, ни коммунизма при нашей с тобой жизни, ни при детях и внуках наших не будет. Поэтому-то вопрос с партией и отпал. Он поднял голову, пристально взглянул на сына. Продолжил:

– Вот ты коммунист. Большевик. Веришь, что коммунизм скоро построим?

Жорка пожал плечами.

– Ну а как же? Не завтра, конечно. Но построим.